Глава 10. 2000 год

Девушка зябко куталась в платок.

В убогой комнате студенческого общежития, которую она делила с двумя соседками, опять было темно и холодно – отключили электричество.

Соседки отправились греться кто куда: в клуб, на посиделки. Ей же не хотелось выходить. Она вся словно оцепенела изнутри, и если бы кто вздумал измерить, где темнее и прохладнее – в комнате или в ее душе, – сам бы испугался результата.

Ей нужно было принимать решение, а сил на это совсем не оставалось. И мелкие дела, которыми она пыталась заполнить долгие минуты последних пасмурных дней – вскипятить чай, постирать, сдать книги в библиотеку, – не только не помогали забыться, но наоборот, мучили ее непостижимым контрастом между своей обыденностью и ее великим горем.

«Как же так? Как это могло со мной случиться? – спрашивала она себя постоянно. – Вот заварка, обычная заварка. Как она может так спокойно лежать в коробочке, когда весь мир вокруг давно уже должен был обрушиться и похоронить любителей чая под своими обломками?»

Как вообще могли продолжать ходить трамваи? Как собаки лаяли на пустыре? Как чертополох прорастал и тянулся к серому небу? Как студенты готовились к экзаменам? Как с грузовика ссыпали картошку? Как старушки у торговых центров продавали вязаные носки? Как им вообще удалось их связать? Из каких клубков взялись эти толстые грубые нити? И кто их наматывал на грязные скомканные бумажки долгими мрачными вечерами?

Она не знала, как со всем этим смириться. Будто бы большой и вечно занятый мир больше не принимал ее. Будто бы она со своей печалью уже не соответствовала ни собакам, ни чертополоху. Да и то верно – она ведь перестала быть самой собой, утратила выданное ей по ордеру при рождении место и назначение.

«Умереть бы», – думала она. Но умирать тоже не хотелось. А как жить дальше, она не знала.

Надо было сходить по адресу, указанному в объявлении. Может быть, тогда бы все разрешилось как-нибудь само собой, как, собственно, в объявлении и было обещано.

«Завтра схожу, – пообещала она самой себе, подтягивая под платок торчащие наружу ноги. – А пока чаю. Согреться и спать».

Экзамены тоже уже были на носу, но она не могла учиться.

Пока решение не принято, все остальное нереально, невозможно.

Жизнь ее перевернулась пару месяцев назад, когда подружка из общежития пригласила ее пойти вместе на вечеринку.

– Да куда я пойду? – отнекивалась она. – Я там и не знаю никого.

– Я знаю и тебя познакомлю. Пойдем. Там весело будет. Чего одной над книгами киснуть?

– Так вставать же рано.

– Мы ненадолго.

– А зачет с утра?

– Да ты к нему уже готова. А и не готовилась бы, все равно бы сдала. Ты же на все лекции ходишь, все запоминаешь.

– Не знаю. Не хочется мне как-то, – сомневалась она.

Но подруга была ужасно настырна:

– Пойдем. Музыку послушаем, потанцуем. Там все упакованные ребята. Глядишь, найдешь себе какого-нибудь принца.

– Да мне совсем не до этого. Учебу надо закончить.

– А жить когда?

Как она дала себя уговорить, ей и сейчас было удивительно. Наверное, она просто такая безотказная натура. Не умеет долго держать оборону. Всегда ее все использовали. «Дай списать», «одолжи до стипендии», «угости пирожком».

Потом кормили обещаниями: «Да верну я твой конспект. Не помню, куда положила. Но найду и верну», «Прикинь, вся стипендия на долги разошлась. Но ты-то ведь можешь подождать, правда?»

И так всю жизнь. Как будто и ее она одалживала другим.

– А самой жить когда? – не унималась подружка.

И она сдалась.

И невдомек ей было, что у подружки в этом деле – свой интерес.

Та уже давно крутила с одним парнем. Ужасно он ей нравился, хотя и был груб, даже подарков никогда не дарил. Но зато как прижмет к груди и задышит в ухо – тут у нее ноги подкашивались, а мир сразу обретал новый смысл, который весь сосредотачивался где-то в животе.

Парень вращался в смутном бизнесе. Подробностей она не знала, но что речь шла о чем-то противозаконном, понимала хорошо.

Ей бы, дуре, держаться подальше, но ее это, наоборот, только больше манило и возбуждало. И даже его жестокая ненасытность (не дашь – брошу, не сделаешь – больше меня никогда не увидишь) казалась пропуском в брутальную взрослость, допингом для возмужания, афродизиаком (это слово как раз входило в моду).

На вечеринку ей было велено приходить не одной.

– Наш босс очень девственниц любит. Найди такую и приведи с собой.

– Такие на вечеринки в незнакомые места не больно-то ходят.

– А это уже не мое дело, как ты будешь выкручиваться. Только знай: не приведешь целку – встречаться с тобой больше не буду.

Вот она и вцепилась в соседку-тихоню. Вот и опутывала ее липкой патокой слов, дразнящих и обещающих.

На вечеринке много пили, так что непривычная голова быстро пошла кругом. А хозяин был молод и необыкновенно красив.

Когда они остались наедине, она не сразу поняла, чего он хочет. Но он не особо церемонился и не снизошел до предварительных объяснений.

Просто изнасиловал ее. Жестко, быстро, молча. Застегнул молнию. Отпил из бутылки. Прополоскал горло. Сглотнул. Вышел из комнаты, так и не обернувшись, не глядя.

С подругой она больше не разговаривала. Не то чтобы не простила, а просто не могла. Ей казалось, что, избегая этого контакта, она превращает случившееся в сон, в неправду, в наваждение.

Человеческий мозг устроен очень правильно. Когда что-то надо забыть, он дает приказания четко и метко.

Но ее подвели другие элементы ее сложного организма: оказалось, что в тот вечер она забеременела.

– Сделай аборт, – советовали те немногие, которым она смогла доверить свою вызревавшую в утробе тайну.

– Где денег взять? – плакала она.

– Возьми в долг. Заработаешь – отдашь.

– У кого? У тебя? Или, может быть, у тебя?

На