— Мы перед Вами в вечном долгу за спасение папеньки.

— Напоите меня кофе, — улыбнулся Стас. — И будем считать, что мы в расчёте.

Вот, бывает же такое. Ведь самая обыкновенная девушка — круглолицая, глазастая.

По большому счёту, и красивой-то не назовёшь. А вот, поди ж ты. Стас, едва глянул в эти серые глаза, сразу понял, что пропал. Никогда с ним такого ещё не было. Женился, развёлся, слава Богу, хоть детей не было, сейчас бы с ума по ним сходил. И женщин было — не сосчитать, самых разных. Он вдруг почувствовал, как кровь прилила к щекам. Этого ещё не хватало!

— Станислав, — воскликнула младшая, которую звали Елена. — Что вы так покраснели?

— Жарковато у вас.

Бросив взгляд на Наташу, он увидел, что она смущена не меньше его.

— Давайте-ка за стол, молодёжь, — спас положение Столыпин. — Гостя, как и соловья, одними баснями кормить не рекомендуется.

Однако, опер успел заметить, как они с Наташей, пряча улыбки, обменялись быстрыми взглядами.

«Ну-ну, — подумал Стас. — Хихикайте. Да что же такое, в самом-то деле? Неужто я влюбился? Уму непостижимо».

За обедом обстановка разрядилась. Столыпин очень смешно, в лицах, рассказывал разные случаи из своей жизни. Стас улыбался, девушки заливались смехом. Изредка, украдкой, как ему казалось, он поглядывал на Наташу.

— Станислав, ну, так же нельзя, — укоризненно сказала ехидная, как все младшие сёстры, Елена. — Вы на Наташу смотрите, как Казбич на Бэлу — вот, сейчас схватите и украдёте.

Наташа ощутимо порозовела.

— Ленка!

— Увы! — скорчил огорчённую мину Стас. — Мой Карагёз сегодня остался дома. Мы с вашим папенькой приехали на извозчике. А это, сами понимаете, не то.

— Да, — Елена огорчённо вздохнула, озорные глаза так и метали искры. — Нынешние кавалеры — не дикие горцы, романтика им чужда.

— Да, — в тон ей отозвался отец. — И домашние, и не горцы. Ленских всех перестреляли, остались одни Онегины. Простите великодушно, дочки, но кавалера вашего я забираю, — Столыпин-отец, поднявшись из-за стола, согнулся в шутовском полупоклоне.

— Дела, барышни, уж не посетуйте.

— Ну, что ж поделаешь, — печально развела руками Елена. — Забирайте, папенька, всё равно, он для нас уже старый.

Весь вид её выражал воплощённую скорбь, и только озорной взгляд под трепещущими ресницами выдавал, что она с трудом удерживается от смеха.

— Да, идите уже, — рассмеялась она. — А мы, бедные затворницы, поскучаем, нам не привыкать.

— Это, к сожалению, правда, — вздохнул Премьер, когда они вошли в кабинет. — После того взрыва живут, как в ските. Для этих мерзавцев ничего святого нет, им всё равно — старик, женщина, ребёнок, у них же светлые идеалы! Простите.

Стас молча кивнул.

— Ладно, давайте к делу. А, кстати, что вы там такое вспомнили за чаем? — он крутанул в воздухе пальцами. — Глаза у вас эдак… блеснули, я же видел.

— Скажите, — опер замолк, собираясь с мыслями. — Вы знаете, что такое кимберлитовая трубка?

— Нелепый вопрос, — пожал плечами Столыпин. — Знаю, конечно.

— А если я вам укажу место, где находится ещё не открытая кимберлитовая трубка, как быстро мы сможем начать её разработку? Для совершения революции требуются огромные суммы, это только дураки и профаны верят, что достаточно поднять народ. А на то, чтобы революцию загасить, нужны средства не меньшие, а большие.

— Согласен, — кивнул Премьер, потирая лоб. — В какой срок, говорите? А вы, действительно, знаете такое место? Хм… ну, если что и представляет какую — то трудность, так это только дипломатические сложности. Хотя, и их быть не должно — в Африке, знаете ли.

— Это не в Африке, — усмехнулся Стас. — Это в Архангельской области, виноват, губернии.

— Что? — развернулся к нему Столыпин — Вы хотите сказать…?!

— Да, именно это я и хочу сказать. Там кимберлитовая трубка. И не одна. Четыре или пять, точно не помню. Точно — где, я могу указать одну. Впрочем, как я понимаю, в процессе можно вокруг вести разведку.

— Кимберлитовая трубка в Архангельской губернии, — Премьер в возбуждении заходил по кабинету. — Да вы себе представляете, какие горы мы с вами своротить можем?! Ведь до сей поры алмазы в России добывались только россыпью. А это.

— Простите, я знаю, — не очень вежливо перебил его Стас. — В Якутии и на Урале. В Якутии, кстати, тоже трубка есть. Но её ещё не открыли.

— Вы сущий пророк, — усмехнулся собеседник. — Я иногда задумывался — может, те пророки тоже, как и вы, из грядущего являлись. Только, в отличие от вас, признаваться в этом не спешили. Вы ведь тоже могли этим путём пойти. Глядишь, самого Распутина за пояс бы заткнули.

Говоря «самого», Столыпин заметно покривился, словно раскусил горькую миндалину.

«Не любишь ты „святого старца“, — подумал опер. — По истории помню, что врагами вы были лютыми. Хотя, чего им делить-то было? Гришка, конечно, тот ещё сукин сын.».

— А, кстати, — повернув голову, Стас увидел, что Премьер пристально смотрит на него. — Почему вы по этой дорожке не пошли?

Опер бестрепетно встретил взгляд Столыпина.

«Нашёл кадета — взглядом давить» — весело подумал он.

Была у него, что греха таить, такая мыслишка. Ну, покуражился бы он лет пять, а потом, нет, уж, две «перестройки» на одну жизнь многовато будет. Дешевле, ей-Богу, революции хребёт сломать. Если не февральской, то октябрьской — обязательно. Только рокировку небольшую произвести.

— Я — русский офицер, — сказал он, заметив, что Премьер всё ещё ждёт ответа. — Разве этого мало?

Стас был абсолютно прав. Колесо Истории, замершее на миллисекунду, скрипнуло, перемалывая угодившую в зубцы песчинку, и продолжало своё неумолимое вращение. Однако, оно чуть-чуть сбилось с прежнего хода, совсем немного, но достаточно, чтобы несколько мелких шестерёнок закрутились по-другому.

Остался жив Премьер-министр Российской Империи Пётр Аркадьевич Столыпин. И, следовательно, усиленного варианта несения службы, того, что заставило полицию и жандармов буквально «рыть носом землю», никто не объявил. А людей, которые в прежней жизни, были задержаны в ходе этих облав, никто не задержал.

И молодой человек, по прежнему варианту задержанный жандармами в знаменитом «Bonbon de Varsovie», едва успев заказать кофе, теперь продолжал смаковать его без помех. Лицом парень был смугл, носил усы — вся его внешность явственно выдавала в нём горца. Впрочем, эпитет «дикий», который так любят ставить впереди этого слова, к нему совершенно не подходил. Вполне приличный костюм сидел на нём, как влитой, а поведение явно свидетельствовало о хороших манерах. Звали этого молодого человека Иосиф. Это было имя, данное ему при рождении. Друзья же звали его просто — Сосо.

Он поставил опустевшую чашечку на столик, взглянул на циферблат карманных часов. Тот, кого он здесь ждал, уже опаздывал на две минуты. Вот, чего он не любил, так это необязательности. Впрочем, приходилось, скрепя сердце, терпеть. Человек должен был принести ему новый паспорт. Неделю назад Сосо бежал из ссылки, которую отбывал в городке под