Вернувшись к обходу, он проведал всех своих немногочисленных в летнее время года пациентов, пообедал, и вернулся к работе над итогами канадской конференции. Ближе к вечеру зашел попрощаться Дюваль, за ним вот-вот должно было придти такси.

Молодой врач был бледен и серьезен, он снова поблагодарил Эмиля за доверие и предоставленную ему возможность, но глаза его то и дело уклонялись от прямого контакта с глазами патрона. Приписав эту реакцию стыду, который все еще мучил Дюваля, Шаффхаузен тепло простился с ним и пожелал счастливого пути.

Вскоре после этого, к парадному входу клиники подкатил желтое такси, и Жан, держа в руке свой студенческий чемоданчик, уехал.

День завершился без происшествий. Следующий начался так же спокойно, и продолжался так до тех пор, пока медбрат Шарль на невысказанный доктором вопрос вместо ожидаемого «нет», сказал, немного помявшись:

— Я тут отлучился вчера вечером за лимонадом для пациента, он попросил принести, когда к нему зашел доктор Дюваль. А так больше никто не заходил, не тревожил его, да и сам он ни с кем в разговоры на вступает. Тихий, вроде, задумчивый…

«Когда заходил Дюваль?» — едва не вырвалось у Шаффхаузена, но он остановил себя. Ему с трудом удалось успокоить слухи о приключении Жана и Эрнеста, завершившемся в полиции Антиба, подсунув всем любопытствующим версию о разбитой по неосторожности витрине.

На этом большинство и успокоилось, но отъезд Жана мог вызвать новую волну толков и пересудов с фантазиями, могущими быть не такими уж далекими от истины. Особенно если кто-то из обслуги клиники тоже мог застать Жана с сорочкой пациента, как это сделал сам ее обладатель. Дюваль не рассказывал доктору, были ли подобные эпизоды часты, и уж тем более вряд ли сам понимал, что его могло что-то выдать, какая-то досадная мелочь.

Все эти соображения вихрем пронеслись в голове доктора, и он не стал акцентировать на визите Дюваля к Эрнесту лишнее внимание младшего персонала. Ну зашел врач и зашел -он его лечил, и имел право узнать о самочувствии и сказать пару прощальных слов. Что там было в отсутствие медбрата, можно было лишь гадать, но один неприятный факт был налицо: Дюваль ослушался его настоятельной рекомендации и все-таки прибежал прощаться, вообразив, что они больше не увидят друг друга никогда.

«Вот уж не подозревал раньше, что мой ассистент такой истерик и… романтик!» — с легким раздражением подумал Шаффхаузен. Вздохнув, он решил проведать Эрнеста в перерыве между трудами, и попросил Шарля предупредить его, когда пациент устанет и отвлечется. Отпустив медбрата, он недовольно подумал о том, что если эти двое начнут переписываться, ему придется взять на себя неблагодарную роль перлюстратора (6) их любовной переписки…

Комментарий к Глава 11. “Прощайте, мой принц…”

1 препараты, показанные к применению при подозрении на эпилептический статус

2 характеристики эпилептического припадка, которые можно выявить по ЭЭГ

3 разновидность расстройства мозговой деятельности, маскирующаяся под эпилепсию.

4 варай-варай - один из диалектов, на котором говорят жители отдельных регионов Республики Филиппины

5 компульсивное - навязчивое, часто повторяемое действие, обычно препятствующее осознанию стоящего за ним чувства, но служащее избавлением от внутреннего напряжения, порождаемого этим неназванным чувством

6 перлюстратор - человек, который занимается тайным вскрытием чужой почты

========== Глава 12. Ныне отпущаеши… Эпилог ==========

Взволнованный и расстроенный после отъезда Дюваля, Эрнест не стал принимать на ночь лекарство, дурно спал и поднялся с постели, когда еще не было и пяти.

Он проработал все утро, отказался от завтрака, а в качестве обеда ограничился куском деревенского хлеба и гроздью винограда.

Картина поглощала его внимание, отвлекала от навязчивых мыслей и укоров совести, но одновременно требовала полностью отдаться ей, подобно властной любовнице. И на холст ложились образы, не слишком похожие на портрет дочки греческого коммерсанта и сластолюбивого стареющего аристократа…

Это было совсем не то, что хотел Шаффхаузен, но Эрнест находился теперь во власти тех сил, перед которыми должны были склониться все земные авторитеты. Он должен, должен был произвести на свет мучившее его чудовище, выпустить его из недр души, заключить в пространство холста и рамки, чтобы оно не пожрало его самого и весь остальной мир.

Визит доктора в оранжерею во время сиесты был ожидаемым, но у художника так и не нашлось времени как следует подготовиться к разговору. Он только снял насквозь промокшую от пота рубашку, ополоснулся до пояса под поливочным душем, и застегнул ремень на джинсах, чтобы не выглядеть совсем уж вызывающе. И с неудовольствием поймал себя на том, что прислушивается к шагам в коридоре, как ученик в ожидании строгого, но уважаемого учителя.

Шаффхаузен вошел, как всегда, подтянутый, моложавый, на рубашке -ни пятнышка, на брюках -ни одной лишней складки, в одной руке портсигар, в другой -коробка с кормом для его ненаглядного какаду, который со вчерашнего дня успел прокусить Эрнесту палец, выдернуть клок волос и оставить «автограф» на одном из эскизов.

— Здравствуйте, доктор, — вежливо поздоровался молодой человек. — Зашли проверить, как продвигается семейный портрет? Должен вас огорчить: на эту тему у меня хронический творческий нестояк. Но это не значит, что я сидел без дела… Как-никак, я должен вам шестьсот франков, и отработаю их, будьте уверены.

— Ммм… Вы решили переключиться на рисование химер вашего бессознательного? Что ж, только приветствую. — Шаффхаузен разглядывал эскизы, распределенные по всем плоскостям, доступным для просушки. Густой запах водорастворимых красок, какими обычно пользуются дети, окутал его вместе с водными испарениями, и доктор подумал, что для экспериментов с маслом оранжерея будет явно не самым подходящим помещением.

— Хотел бы я, чтобы все это было только химерами… — вздохнул Эрнест и, взяв лоскут ткани, принялся вытирать влажные руки. — Боюсь, что стать таким же модным художником, как Дали или Уорхол, мне не светит, да я к этому и не стремлюсь, признаться… Мой кумир — Пикассо, но его гений недостижим, как Млечный путь.

— Как знать, может, когда вы станете так же знамениты, как нынешние известные художники-абстракционисты и экспрессионисты, вот эти ваши эскизы спасут мою клинику от разорения, а? — он оторвался от созерцания некой фантасмагории, больше всего напомнившей ему пир каннибалов.

Пройдя к попугаю, радостно закачавшемуся на прутьях большой клетки и что-то заваракавшему по-филлипински, доктор ограничил общение с птицей тем, что высыпал ей корм и понаблюдал за ритуальным поеданием лакомых кусочков. Потом он вернул свое внимание Эрнесту:

— Скажите, что вас, как мужчину, может заставить сдержать обещание? И что вынудит нарушить его?

Эрнест с детским любопытством смотрел, как Шаффхаузен кормит какаду, жалея, что не удостоился от попугая такой же горячей симпатии, но доктор не дал ему времени насладиться зрелищем, задав довольно