Дальше Роза сказала то, что Игорь почти пропустил мимо ушей. Он сначала подумал, что это обыкновенная женская болтовня вроде ахов–охов насчет прогулок с гладиаторами по Риму. Только потом, когда это почти слово в слово повторила Кита, третья жена Ашо–о–Этта, Игорь вспомнил Розины слова насчет королевы.

А тогда он думал только о том, что Мартин, оказывается, тоже был из мертвых. И как тогда, интересно, папа пустил его на остров?

Игорь сам догадался, что папа боится мертвых. Припомнил старый разговор. Из давних, глупых, детских, когда спрашивал у отца все подряд, не задумываясь еще, какие вопросы можно задавать, а какие — нет. Почему да почему. Почему небо синее, а река мокрая? Почему варенье сладкое, а море соленое? Почему в книжке–раскраске на севере снег и белые медведи, а у них на острове — только водопад?

— Потому что есть еще другой север на самом севере, — сказал папа. — Вот там и медведи.

— Значит, есть другие острова?

— Есть. И даже очень большие острова, которые называются материки.

— А другие мальчики и вообще другие люди на этих островах есть?

— Есть.

— А мы их посмотрим?

— Нет. Может быть, когда–нибудь потом. Когда ты вырастешь и станешь взрослым и сильным.

— А почему?

— А потому что они уже не совсем люди, малыш. Не живые люди.

— Они мертвые?

Папа долго смотрел вдаль, где небо, густея, превращалось в более темное море или наоборот — море растекалось по небу тонким слоем синевы. Может быть, папа ждал какого–то ответа оттуда, откуда каждый день появлялось солнце и новый день, но так и не дождался. Поэтому сказал непонятно:

— Преимущественно.

Сначала Игорь подумал, что это значит «да», но только в очень плохом смысле. А чего хорошего могло быть в том, что все остальные люди на других островах — мертвые? Только через некоторое время он узнал, что значит это слово. И тогда ему стало непонятно. Как это можно быть большей частью мертвым? Или, может, папа хотел сказать, что большая часть людей мертва, но встречаются и живые? Откуда–то же приехал на остров доктор дядя Дима. И новые горничные взамен тех, что уехали.

А с саркофагом получилось так, что папа его все–таки купил.

Потом, рассматривая происшедшее новым зрением, собирая на ладони свой остров, Игорь удивлялся, какие мелочи определили все. Стряхни песчинку — и остров бы уже утонул, исчез под синей безмятежной водой, как и не было. Окажись, например, Аш–о–Эх чуть дальше или отвернись в сторону, не заметь он, как побледневший Игорь валится на землю, а в заросли ускользает ярко–зеленый гибкий чешуйчатый хвост, — и было бы поздно. Но Аш–о–Эх увидел все верно и понял, что медлить нельзя. Уронив копье, он бросился к другу, подхватил, затряс за плечи, отчаянно закричал в самое ухо:

— Игор, Игор, не спи!

Игорь поморщился, мир ему виделся и слышался будто сквозь слой мерцающей вязкой ваты, в которой звуки и цвета странно перемешивались друг с другом. Встревоженное, блестящее, черное лицо Аш–о–Эха звучало гулкими ударами тамтамов, а его беззвучные крики вспыхивали ослепительно алым, режущим взгляд. Хотелось уже, чтобы этот фейерверк прекратился, Игорь попытался зажмуриться, но его опять грубо затрясли за плечи. Кажется, Аш–о–Эх спрашивал что–то про Цербера. Игорь вяло отмахнулся.

— Нету, — пробормотал он непослушными губами. — У папы есть Цербер, а у меня нету.

Вопрос он понял неправильно, но ответил, к счастью, верно.

Аш–о–Эх всхлипнул, опустил умирающего на траву, метнулся в сторону — бежать к большому дому, потом — в другую, потому что к его поселку было ближе. А потом остановился, замерев, с дрожащими губами и слезами в круглых отчаянных глазах. Понял, что не успевает ни туда, ни туда. Не успевает позвать взрослых. Поэтому решать, что делать, ему придется самому и прямо сейчас. На несколько мгновений он оцепенел от страха. Аш–о–Эху еще не исполнилось двенадцати, значит, он еще был мальчиком, не имеющим голоса и права принимать решения о жизни и смерти. К тому же он родился сыном шамана, а значит — будущим шаманом, который умеет разговаривать с духами и ходить между мирами через огненный мост. А шаманам запрещено задерживать души умирающих на этом мосту, как бы им этого не хотелось. Но сейчас умирал его друг, и Аш–о–Эх, прищурившись сквозь слезы, решил, что душа Игоря еще не ступила на огненный мост, а только–только приближается к нему. И так он и расскажет духам или старейшинам, если те будут спрашивать, зачем сын шамана нарушил правила. В конце концов слезы одинаково искажают видимое и невидимое, особенно, когда смотришь на умирающего друга. Поэтому Аш–о–Эх кинулся к Игорю, выхватил нож и быстро и точно, одним ударом разрезал мальчику бедро ладонью выше воспаленной метки укуса, а себе — запястье. И сразу же припечатал одну рану к другой.

Доктор дядя Дима потом говорил, что они могли умереть оба. Слишком сильно и глубоко махнул ножом Аш–о–Эх, желая щедро поделиться с другом своей кровью и жизнью. И если бы маленькие невидимые Церберы, которые бродили в его венах и защищали хозяина от болезней, ядов и смерти, приняли за врага не отраву в крови Игоря, а саму его кровь, последствия были бы печальными.

— Даже дикий туземный ребенок привит наностражами! — кричал потом доктор на бледного отца Игоря. — Что за бред — ядовитых змей на острове нет? Вы сами проверяли? Под каждым кустом? А если не змея, а паук? А столбняк от ржавой проволоки? А малярия? Какие прививки, что вы несете! Вы еще шерстяной ниткой от бородавок его перевяжите или от чего там нитками лечили ваши прабабки. Нет, как хотите, я умываю руки и уеду отсюда к черту, если вы хотя бы нормальный реанимационный комплекс сюда не поставите. Как я буду сейчас поддерживать вашего ребенка? Искусственным дыханием рот в рот? Двое суток?

На следующий же день в доме появился саркофаг.

— И совершенно не страшно, — бормотал довольный, улыбающийся доктор, легко сдвинув массивную крышку и осторожно укладывая Игоря в мягкое светящееся и тихо жужжащее нутро. — Правда?

Игорь испуганно вцепился слабыми пальцами в руку доктора. Он бы закричал, но воздуха не хватало даже на дыхание.

— Что, малыш? — склонился к нему дядя Дима.

— Саркофаг — это чтобы умирать? — с усилием спросил Игорь.

— Господи, что сделали с ребенком! Нет, это чтобы оживать, — почему–то сердито ответил доктор. — Засыпай и думай о чем–нибудь хорошем. Я бы пожелал тебе интересных снов, но твой папа велел эту функцию отключить. Я ему