– Я должна была позвонить сегодня утром, но, убей бог, не помню зачем. – Помолчав, она сказала: – Хорошо. – Еще одна пауза. – Мы едем в Индианаполис, чтобы встретиться с кем-то. Не знаю с кем и где. Мать позвонит отцу, когда мы будем подъезжать. – Пауза. – Ладно, хорошо, сделаю. Секундочку.
После этого Твайла включила воду. Больше Джоли не могла ничего разобрать из-за журчания воды.
Именно для этого Твайла и открыла кран. Она не мыла руки во время разговора по телефону. Человек на другом конце линии велел ей пустить воду.
Джоли отошла от двери и села в кресло, из которого ее сестра ночью то ли смотрела, то ли не смотрела на нее, пока она спала. Она не видела его и не знала о нем ничего, кроме имени, но этот Чарльз ей не нравился. Что это за бойфренд, которому нужно докладывать о семейных тайнах таким воровским способом? И для чего? И почему Твайла это делает?
Джоли решила, что настало время снова открыть чемодан Твайлы, вытащить наркотики и шприцы, принести матери эти вещественные доказательства и сообщить ей в подробностях о странном поведении сестры. Но когда кран закрылся и зажурчала вода в ду́ше, она решила, что время для этого почти настало, однако еще не совсем.
Семнадцать лет сестринской любви и неизменно доброжелательного соперничества, семнадцать лет смеха, совместных мечтаний и бессчетные часы, проведенные за девической болтовней, – все это связало их прочными узами, если не священными, то уж наверняка возвышенными, чистыми и искренними, узами, которые нелегко ослабить или разорвать. Надо дать Твайле шанс пересмотреть свое поведение. Они приедут в Индианаполис, мама получит новые указания от папы, и если Твайла нетерпеливо поспешит в уединенное место, чтобы позвонить, Джоли настучит на нее.
Именно так, как это ни печально. Настучать на Твайлу – это ужас что такое, их отношения могут навсегда испортиться, но это лучше, чем если Твайла, севшая на экзотический наркотик, будет стучать на всю их семью бог знает с какими целями.
9
Энрике де Сото, торговец машинами без вывески и без рекламного бюджета, держал свою шоу-рум в нескольких сараях на бывшем лошадином ранчо близ Ногалеса, штат Аризона. Сараи были не такими старыми, какими казались снаружи. Энрике и его люди искусственно состарили их: пусть все выглядит так, будто они принадлежат семье, которую на протяжении нескольких поколений преследуют неудачи.
Передний сарай был состарен с помощью покрытых коркой времени вставок, якобы призванных заменить сгнившие куски, усыпан скарлатинными пятнами выцветшей красной краски, нанесенной в далекие времена процветания. На тот случай, если бы какой-нибудь представитель власти, не получавший денег от Энрике, захотел зайти внутрь, этот сарай, располагавшийся ближе всех к дороге местного значения, был набит самым унылым старьем, собранным со всего юго-запада, словно все де Сото были помешанными барахольщиками, для которых слова «старинный» и «мусор» были синонимы, а их клиенты помешались вместе с ними.
Пока Джейн в ожидании новой машины стояла вместе с хозяином за дверью двойной ширины, Энрике как зачарованный смотрел на старика, сидевшего за рулем «мерседеса». На Берни Ригговице была популярная среди крутых ребят – как минимум со времен Сухого закона – шляпа поркпай. Двигатель «мерседеса» работал, Берни сидел, сурово глядя перед собой, словно посещение этой нелегальной мастерской с грошовым оборотом было ниже его достоинства.
– Я, конечно, слышал о Меире Лански, – сказал Энрике. – Да и кто не слышал о Меире Лански? Крупнейший босс еврейской мафии. В этих фильмах про крестного отца его называют как-то иначе[50]. Но этот парень не Меир Лански. Меир Лански умер еще до моего рождения.
– Я не говорила, что он Меир Лански. Я не занимаюсь воскрешением покойных гангстеров. Я сказала, что он поважнее Меира Лански.
Энрике был человеком безжалостным и мог убить в случае крайней необходимости, но у него было симпатичное мальчишеское лицо и невпечатляющее телосложение жокея. Ему явно нравилась мысль о том, что крупный криминальный босс может быть таким невзрачным – собрание кожных складок и морщин с поркпаем, ждущее в «мерседесе» со строгим видом.
– Но я никогда не слышал о новом боссе еврейской мафии.
– И не услышишь, – сказала Джейн. – Никакой он не новый, Рики. Разве он похож на нового? Он был теневым королем в течение сорока лет.
– И как его зовут?
– Тебе это ни к чему. И ему тоже. Если будешь знать… ничего хорошего с тобой не случится. Лански и другие умники совершили большую ошибку – хотели известности, преклонения и страха перед собой. А этот считает, что известность чревата неприятностями.
Энрике удостоил ее косым взглядом из-под полуопущенных век:
– Ты мне не вешаешь лапшу на уши? Как он может вести дела, если никто не знает, как его зовут?
– Я не говорю, что никто не знает. Те, кому нужно, знают. Но это очень узкий круг.
– И такой человек путешествует без накачанных ребят с пушками?
– А для чего ему, по-твоему, я?
– Да. Ладно. Но если все так, что ему здесь надо? Хочет откусить от моего яблока? Никто не откусит от моего яблока.
– Успокойся, Рики. Я тебе кое-что скажу, только ты не обижайся и не испытывай на мне свой латинский темперамент. Для этого человека отъем твоего маленького бизнеса – пустая трата времени. Твой бизнес для него – куриный помет. Он ворочает десятками, сотнями миллионов. Он здесь из-за меня, у нас с ним общие дела, взаимное уважение. Мы давно знаем друг друга.
– Давно? Тебе сколько – пятнадцать?
Она рассмеялась, положила руку на плечо Энрике, сжала его и сказала:
– Ты, Рики, знаешь, что́ нужно сказать для того, чтобы девушка растаяла. «Давно» – значит пять лет. Слушай, ты ведь знаешь, кто я?
– Теперь тебя все знают. Я хочу, чтобы ты оставалась такой, как прежде. Ты мне нравилась такой.
Когда серийного убийцу Маркуса Пола Хедсмена поймали в тачке, украденной у Энрике, и когда он пытался сдать этого специалиста по угнанным машинам, и когда ФБР было слишком занято, чтобы тратить время на делишки де Сото, Энрике с удивлением понял, что его бизнес никто не трогает. Когда Джейн впервые обратилась к нему за машиной («форд-эскейп» был предметом их второй сделки), она намекнула, что закопала сведения о нем поглубже, желая видеть его на свободе. Энрике ничего не знал о недоукомплектованности правоохранительных служб и о перегрузке прокуратуры, что диктовало выборочный подход к расследованию разного рода преступных действий. Ему нравилось думать, что ослепленная им женщина из ФБР решила ослепить правоохранительные службы, которые
