Ларкин задумался на мгновение, потом его глаза широко раскрылись – он все понял. У него были необычные светло-карие зрачки, цвета хаки с темными бороздками.

– Джейн Хок, – сказал он.

– Ну вот, вы почти вернулись из земли Нод[18].

Он снова проверил стяжки на прочность.

– Как я сюда попал? Что вы со мной сделали? Во рту какой-то сладковатый привкус.

– Хлороформ.

Он прощупал языком все зубы, размышляя над сказанным.

– Вы сошли с ума. У вас крыша поехала.

Джейн улыбнулась и покачала головой:

– Я так не думаю.

– Это похищение.

– Среди прочего.

– Пожизненный срок за похищение.

– Не беспокойтесь за меня, Рэнди. Меня уже разыскивают за убийство.

Сознание в полной мере вернулось к нему. Судя по глазам, его острый ум пытался оценить все последствия, которыми было чревато его положение. Он оглядел бочки, подпиравшие древесно-стружечную плиту, бутылки воды на столе, собачьи миски, лампу, канистру с топливом, посмотрел на высокие окна, сквозь которые едва пробивался солнечный свет. Затем он повернул голову и обозрел мрак вокруг призрачно светящегося шара, в котором они вдвоем сидели лицом к лицу, словно пребывали вне пространства и времени.

Джейн повторила его последние слова, обращенные к Лоренсу Ханнафину:

– Не сожги тост.

Ларкин недоуменно посмотрел на нее, но тут же понял, что она подслушала их разговор.

– Дерьмо!

– И вы в нем почти по горло, – сочувственно сказала она.

С тем же выражением, которое он принимал в зале судебных заседаний, бесстрашный законник смерил ее взглядом, который, вероятно, устрашал бессчетное число свидетелей во время дачи показаний.

– Я вас не боюсь.

– Я знаю, – сказала Джейн. – Но это лишь начало.

– Вы уже знаете все, что вам надо.

– Не все.

– Даже если вы расколете меня, как яйцо, – а у вас это не получится, – я вам не скажу больше того, что вы уже знаете.

Джейн поглядела на него и ничего не ответила. Раздавалось шипение кемпинговой лампы. Примерно через минуту Ларкин сказал:

– Прошу прощения, но молчание на меня не действует.

– Я не собираюсь воздействовать на вас с помощью молчания. Просто жду, когда вы придете к следующему, наиболее очевидному соображению, которое поможет вам держать себя в руках.

Ларкин сделал вид, что его больше интересует архитектура фабрики, чем Джейн, и прищурился, вглядываясь во мрак:

– Где мы?

– В одном месте.

– Нас найдут.

– Я выбросила ваш телефон. А ваш «мерседес» уже за несколько миль отсюда – плывет к океану.

– Плывет? Это что еще такое?

Джейн пожала плечами. Помолчав несколько секунд, он произнес:

– Вы никого не убивали преднамеренно. Насколько мне известно, те двое убитых пытались первыми прикончить вас. Самозащита.

– Вот именно, – сказала она. – Следующее, самое очевидное соображение, которое вы озвучиваете, чтобы держать себя в руках.

– Вы неконтролируемый агент, вы холодны как лед, но вы не способны на хладнокровное убийство.

– Думаете?

Улыбку Ларкина не смог бы изобразить сам Леонардо да Винчи. Опять последовало молчание: со стороны Джейн – внимательное, со стороны Ларкина – задумчивое. Наконец он сказал:

– От этого чертового хлороформа болит голова.

– Хорошо.

Лампа шипела так, словно из нее, как воздух из шарика, вытекал свет. Когда шипение прекратится, все вокруг навечно погрузится в темноту.

– Даже если я вышибу тебе мозги прямо сейчас, это не будет убийством, – сказала она. – Это будет самообороной. А знаешь почему?

Поначалу Ларкин не стал отвечать – смотрел ей в глаза и ждал.

– Твои подельники угрожали моему маленькому сыну. Ты это знал? Они угрожали убить его. Убить, но сначала похитить. Сказали, что отдадут его в сексуальное рабство. В ИГИЛ или «Боко Харам». И его, и меня.

Было видно, что Ларкин не знал об этом и теперь пересматривал свои представления о возможностях этой женщины.

– От кого этот дизайнерский костюм?

Перемена темы смутила Ларкина.

– Костюм? – спросил он.

– От Брунелло Кучинелли, вроде того, что висит у Ларри Ханнафина?

– Что? Нет.

– Тогда от кого?

– Какая разница?

– От кого этот костюм?

– Зачем вы это делаете?

– Меня интересует все, что связано с тобой, Рэнди. От кого этот костюм?

– Просто костюм, и все.

Она вскочила со своего стула и шагнула к нему. Ее зверский хрип эхом отдался от стен и от балок под крышей.

– От какого дизайнера этот костюм, козел?

Он дернулся, выведенный из равновесия и даже встревоженный этим приступом ярости в связи с такой обыденной вещью, как костюм.

– Зенья. Эрменеджильдо Зенья. Ничего особенного.

– Сколько он стоил?

– Костюм? Не знаю. Тысячи четыре.

– А галстук от кого?

– Галстук?

Она надвинулась на адвоката, наклонилась над ним, отвесила ему пощечину: одну, затем другую – изо всех сил, обжигая себе ладонь.

– Да, галстук, твой долбаный галстук.

Ларкин так долго привык пользоваться властью, что только сейчас, казалось, понял: он не в зале суда, где может направлять процесс в нужном направлении, задавая хитро сформулированные вопросы. Здесь вопросы задавала она. На сей раз он оказался свидетелем, а она была не только адвокатом, но и обвинителем.

– Сколько стоил твой долбаный галстук?

Он пожал плечами, так, будто интерес Джейн к его гардеробу вызывал у него лишь презрительное безразличие.

– Сотни две.

– А теперь расскажи о рубашке. Лучше бы тебе знать насчет рубашки.

Заикание при произношении «п» говорило о том, что собранность Ларкина – наигранная.

– П-п-пол Смит. Пол Смит. Лондон.

– А теперь о туфлях.

– Армандо Кабрал.

– Значит, ты вполне себе модник, да?

– Я хорошо одеваюсь, только и всего.

– Ты бы назвал это костюмом человека, наделенного властью?

– Нет, не назвал бы.

– И я тоже, с учетом твоего нынешнего положения.

Она вновь села на свой стул, не спуская с него глаз.

Ларкин сохранял бесстрастный вид, но его глаза были манометрами котла, стрелки которых подпрыгивали от ненависти. В бледном газовом свете лицо Ларкина было лишено румянца, свидетельствующего о ярости: кожа бледная, как солончаки в лунном свете, с сероватым оттенком под глазами, анемичные розовые губы. Ярость одолевала его, но кроме того, он был – наконец-то – глубоко напуган.

– Твою нынешнюю жену зовут Диаманта.

– Не впутывайте ее в это.

Джейн вскинула брови:

– А почему? Ведь вы впутали в это моего мужа?

– Она ничего не знает.

– Ну, это, вероятно, неправда. – Джейн наклонила голову, впилась в адвоката пытливым взглядом, позволила себе улыбнуться, потом прогнала улыбку, словно нашла Ларкина забавным и отталкивающим одновременно. – Диаманта знает об «Аспасии»?

Ошеломленное молчание выдало его. Наконец он сказал:

– Это какой-то наркотик? Я им не пользуюсь.

Ларкин и другие заговорщики знали, что ей известно о мозговых имплантатах и списке Гамлета, что в день смерти Бертольда Шеннека она захватила флешки с данными научных исследований и ампулы с механизмами управления, помещенными в нейтральную среду и готовыми к введению в организм. Но они не знали, что ей известно и о другом способе использования этой технологии, порочном и жестоком, – об «Аспасии».

– Ах, Рэнди, Рэнди. Теперь ты знаешь меня немного лучше. Ты знаешь, что на такие встречи я прихожу, хорошо подготовившись.

Он промолчал.

– Как часто ты ездишь в «Аспасию», Рэнди? Раз в месяц? Раз в неделю? Твои самые смелые желания – насколько они смелые?

Джейн видела адвоката насквозь: бледная кожа, влажные от страха глаза, расфокусированные из-за