На сей раз фигуристая Лоис надела не розовый спортивный костюм в обтяжку, а багряный. На ногтях – желтый лак вместо прежнего зеленого. К шести кольцам с огромными бриллиантами прибавилось седьмое.
Перед уходом, уже стоя на пороге, Джейн не выдержала и сказала:
– Берни Ригговиц из «Лучших волос» просил передать, что вы выпускаете первоклассный продукт.
– Русские волосы, – сказала Лоис между двумя затяжками.
– Это правда?
– Лучшие волосы в мире.
– Я этого не знала.
– Нельзя только пользоваться чернобыльскими волосами.
– Из-за близости атомной станции?
Лоис выпустила облачко дыма, сняла пылинку с кончика языка, рассмотрела ее и сказала:
– Это не случайность. Там была не просто атомная станция.
Уверенный вид женщины наводил на мысль, что она говорит со знанием дела, а не повторяет фантазии желтой прессы.
– Не атомная станция и не случайность? Что тогда?
Черные глаза прищурились, и в них блеснуло отражение такой суровой и холодной души, что эта женщина больше не выглядела комично, ни на йоту, даже несмотря на кричащий спортивный костюм, вульгарный лак для ногтей и переизбыток колец.
– Чернобыль для вас не значит ничего. Уходите. Идите туда, куда собирались. Хотите умереть – идите и умирайте.
И она захлопнула дверь перед лицом Джейн.
20
Вечер понедельника. Десять часов. Джейн выбрала мотель в пригороде Сан-Франциско: десять лет назад этот район был вполне пристойным, а теперь пришел в упадок. Держа сумки и свертки с вещами, имевшими разве что воображаемую ценность, бездомные (алкоголики, наркоманы, умственно отсталые, а также вполне разумные и трезвые бедняки) во множестве толклись у потемневших дверей закрытых магазинов, в расселинах живых изгородей близлежащего сквера, между мусорными бачками и в проулках. В гнойной ночи раздавался и стихал звук полицейских сирен, перемежаясь с пронзительным смехом. Кто-то пьяным голосом пел старую песню Джима Гроса «Time in a Bottle»[54], но вдруг пение прекратилось, словно исполнителя заставили замолчать при помощи удара.
Джейн решила лечь, не раздеваясь, а в одиннадцать часов поднялась из-за детского плача. Это был непрерывный низкий звук – не капризный рев, а проявление страданий и непреходящей душевной боли, которую кто-нибудь из взрослых должен был смягчить словами или нежным прикосновением. Но плач все продолжался и продолжался. Поначалу Джейн подумала, что вопль раздается в одном из соседних номеров, но, постояв у обеих стен и послушав, поняла, что ошиблась.
Она принялась расхаживать по комнате и наконец надела наплечный ремень и спортивную куртку. Выйдя наружу с кольтом, спрятанным под одеждой, она остановилась на грязной бетонной дорожке, которая тянулась вдоль длинного крыла с убогими номерами, напоминавшего тюрьму для тех, кто не был осужден за свои преступления и предпочел добровольное заточение.
Джейн прошла вдоль всего здания мотеля, но жалобный детский плач шел откуда-то из другого места. Ее внимание привлек старый микроавтобус «фольксваген» с занавешенными окнами в углу парковочной площадки. Но когда она подошла, выяснилось, что плач доносится не оттуда.
Потом он прекратился. Она ждала, что ребенок заплачет снова. Ни одного звука, издаваемого человеком, только механические шумы – близкие и далекие. Казалось, человечество исчезло и остался город, в котором все жители были машинами. Ребенок молчал.
Она вернулась в свой номер, сняла куртку и наплечные ремни.
«Трэвис». Не может ли мать в чрезвычайных обстоятельствах слышать плач своего ребенка за сотни миль?
Она подумала о черноглазой Лоис из Резеды, похожей на цыганку, прочитавшую судьбу Джейн по ее глазам. «Хотите умереть – идите и умирайте».
Ей хотелось только двух вещей – сна прямо сейчас и правосудия в ближайшем будущем. Лучше было бы не пить водку, но сон не шел. И она смешала водку с колой.
Она не хотела умирать. Нет, черт возьми. Та женщина увидела страх в ее глазах. Липкий, тревожный страх перед тем, что ждало ее на восьмом этаже здания «Далеких горизонтов», тем, о чем ей рассказал Рэндал Ларкин. Ни изматывающая подготовка в Куантико, ни годы еще более изматывающей жизни не могли как следует подготовить ее к такой схватке.
Может быть, ребенок, который плакал ночью, – это она сама много лет назад, нашедшая мертвую мать в ванне, полной смешанной с кровью воды.
21
Поставив машину напротив «Далеких горизонтов», Джейн Хок наблюдала за тем, как люди утром во вторник идут на работу. Некоторые приезжали, захватив по дороге коллег. Она записала номера тех машин, где сидел только один человек.
От Рэндала Ларкина она знала, что каждому служащему выделено нумерованное парковочное место. В гараж можно попасть, когда лазерный сканер прочтет голограммный стикер на лобовом стекле. Пропуск следовало запрашивать за сутки.
Позже, сидя за библиотечным компьютером, она открыла с помощью полицейского кода базу данных отдела регистрации автомобилей и, зная номера, получила адреса. К полудню у нее было два кандидата. Сара Лора Шон жила в дуплексе[55] в Саусалито и ездила на работу по мосту Золотые Ворота. Генри Уалдлок жил в Пасифике, к югу от города. Судя по страницам в «Фейсбуке» и других социальных сетях, ни у того ни другого не было супруга или близких отношений с кем-нибудь. Оба пользовались услугами службы знакомств.
У Генри был индивидуальный дом, что давало больше приватности. Джейн съездила в Пасифику на разведку. Дом стоял на большом ухоженном участке и был последним на улице, что прекрасно ей подходило.
Рано пообедав в ресторане, она вернулась в Пасифику, припарковала машину в двух улицах от той, на которой жил Генри, с сумкой в руке подошла к его изящному особняку в испанском колониальном стиле и в 5:15 нажала кнопку звонка. Никто не ответил. Слева от ступенек, на видном месте – посреди клумбы красных бальзаминов – красовалась предупреждающая табличка охранной компании размером в квадратный фут.
Соседи были только с севера, с юга – никого. Калитка в южной стене имела самозахлопывающуюся щеколду. Джейн прошла через нее, потом по тропинке между гаражом и стеной вокруг участка, увитой цепляющимися за шпалеры жасминовыми плетями. У боковой двери гаража она села на дорожку и принялась ждать, скрытая от улицы калиткой.
В 6:11, вскоре после наступления темноты, раздался рокот двигателя, потом засияли
