– Да уж, это точно. Может, и Бекетову потом подкинем картошечки? – предложил майор.

– Ну это как дела наши с ним пойдут. Точнее не совсем с ним, мужик-то он неплохой, а с Московским царством.

– Ох, надеюсь, что всё ладно будет, – после некоторой паузы сказал Вячеслав, оглаживая бороду.

– Хорошо бы… Ладно, пойду готовиться к отбытию. Ты когда планируешь меня послать-то, Андреич?

– На неделе, Лёша, не торопись. Мы ещё десять раз всё обдумать успеем.

Мишку Черкаса, убитого Елисеем, похоронили на высоком берегу Белой со всеми почестями: сколотили гроб, сделали оградку и поставили православный крест над могилой. Казаки за такое отношение к убитому казаку очень зауважали начальство посёлка, присутствовавшее на похоронах. А Елисей так и остался висеть на суку в перелеске недалеко от посёлка. Собаке – собачья смерть.

Ивана Репу, литейщика, сцапанного Новиковым у хрипуновцев и вывезенного в Белореченский посёлок, вызвали к воеводе Ангарского края. Так Вячеслава представил Ивану Кузьма, ставший теперь казачьим атаманом. По случаю атаманства Кузьме выдали невиданные доселе штаны со множеством карманов, отличный кожаный ремень, высокие ботинки с мощной подошвой, а самое главное – небольшой для его лапищи пистолет с двумя обоймами и нож с широким лезвием. Нацепив всё это великолепие да рассовав свою мелочёвку по карманам, Кузьма Фролыч стал напоминать современного для двадцать первого века робинзона-спецназовца. Посмотреть на этого загорелого на майском солнце мужичину с мощным волосатым торсом и серьгой в ухе сбежались почти все жители посёлка. Они смотрели на него с таким нескрываемым удивлением и уважением, что Кузьма вконец стушевался и нацепил рубаху, чем вызвал несколько разочарованных женских вздохов. Для своих Кузьма теперь стал исключительно Кузьмой Фролычем и для всех девятнадцати человек непререкаемым авторитетом.

Иван зашёл в светёлку к воеводе, снял шапку, сложил двуперстие и, чертыхнувшись на отсутствие красного угла, подошёл к столу, приглашаемый жестом воеводы.

– Здравствуй, Иван, – начал разговор Вячеслав.

– Здорово, воевода, пошто звал? – спросил Репа, уже догадываясь о теме разговора, не дурак, мол. Вячеслав внимательно смотрел на Ивана, щуря глаз и поглаживая усы. – Воевода, ты хочешь рудное дело для себя учинить? – решил взять быка за рога Иван.

– Да, Иван, но ты не спеши. Сначала расскажи о себе, о семье своей.

Иван опешил, зачем ему это надо знать? Допрос желает учинить, но зачем? «Ну да Бог с ним», – решил Иван и, пожав плечами, начал рассказ.

– Отец мой, Михайла Васильевич, родом из Дмитрова, кузнецом был, а на войне с ляхами сгинул без следа. Матушка, Ольга Микулишна, с псковской украйны, жива, слава Богу. С братами моими живут в Дмитрове, в посаде. Браты по отцовому завету кузнецы оба, детишки тож к железу тянутся сызмальства.

– Ну а ты как в Москве оказался?

– Я… меня Акинфий, старшой брат, после того, как отец сгинул на войне, послал к дядьке Игнату в Тулу, подмастерьем. Ну а там, как выучился ремеслу, так в Москву и подался, а опосля и в Литейный приказ, плавильщиком.

– Так сбежал от дядьки-то, получается?

– Ну да… сбежал, точно, – засмущался Иван.

– Обратно, поди, хочешь?

– Да не особливо.

– Ты в рудах разбираешься? – спросил воевода заинтересованным голосом.

– Ну да, ужель с железом работал бы?

– Отлить железо сможешь?

– Смогу, что ж не смочь.

– А пушку?

– Дык, это пушечный литейный двор нужен, токмо там можливо пушку отлить.

– А ты можешь такой двор сделать? – подался вперёд Вячеслав.

– Один?! – замахал руками Иван. – В уме ли ты, воевода? Сколько всего нужно: составить форму, расположить печь, отлить, сверлить, да высверлить затравку, поправлять, смотреть и пробовать – да под силу ли мне сие?

– Нет, конечно, но мы поможем!

– Ну, ежели, опричь меня будут людишки, знающие сие дело крепко, то можливо и сработать дело пушечное. Да только откель ты ведаешь, что возьмусь я за дело сие? – усмехнулся Иван воеводе.

– А что, разговоры вёл бы со мной, кабы не стал?

Иван, почесав вихры, подмигнул Вячеславу:

– Не, пожалуй, не стал бы.

– То-то и оно.

– Я что ещё подумал, воевода…

– Говори.

– У вас струг один совсем плох – борта воду пускают, а чинить сие нечем. Надо бы смолокурню ставить, а струг тот на берег вытащить.

– Да, верно говоришь, дело нужное, я мужиков тебе в помощь дам, сделаете. Но ты в первую очередь о железе думай.

– Хорошо, ну пойду я, воевода?

– Что «пойду»? Вместе пошли.

На Ангаре стояли последние майские деньки, изредка вечерами бывал и дождик. Лето сулило быть солнечным и погожим. Дела у огородников шли очень даже неплохо, рассада прижилась практически вся, погибло лишь несколько ростков, те, что не выдержали пути. По словам почвоведов, урожай обещал быть, и хотя он был предназначен под последующие посадки, люди были готовы терпеть и ждать.

У речного причала на Белой с утра было столпотворение. На струге новгородцев поднималась ясачная команда – дюжина казаков, собравшая все доспехи, и свои, и новгородцев, их же пищали и порох. Внушительным дополнением к ним была шестёрка морпехов, экипированная бронежилетами и касками. Саляев захватил даже несколько гранат на крайний случай. Помимо сбора ясака и приведения туземцев в подданство, у Саляева была ещё одна задача – провести, насколько это возможно, перепись кочевий и поселений туземцев на Ангаре и наиболее крупных её притоках. Саляев, вместе со старшим экспедиции – Кузьмой Фролычем, заранее отметил на карте, в какие притоки они будут заходить. С собой они брали и четвёрку молодых тунгусов – для полноценного общения с туземцами и возможной охоты в пути следования экспедиции.

Огромное, яркое солнце играло весёлыми бликами на золоте высоких куполов белоснежного красавца-собора. Тёплый, сладкий до одурения ветерок приветливо гладил вихры, обволакивая тело нежными невидимыми объятьями. Хотелось закричать от удовольствия, эдак на весь мир – поделиться с ним своей радостью. Хорошо жить! С изумрудного холма, на котором стоял собор, открывался поистине волшебный вид на окрестности, казалось, что крест собора упирается в небесный свод, а снизу всё кажется таким маленьким и суетным. Вот вьётся синей лентой река, огибая ярко-зелёные луга, на которых пасутся бурёнки, а вон меж лесом и лугом раскинулось родное село. А у самой околицы стояла тонкая фигурка девушки в красном платочке.

– Никак Пелагеюшка вышла?

Захотелось полететь к ней, как на крыльях, обнять, прижать к себе и не отпускать. Никогда.

– Любый мой! – почудился ему девичий голосок.

Не раздумывая, он побежал вниз по склону, ноги сами несли его, земля под ногами не чувствовалась. Посмотрев под ноги, он понял, что парит над землёй. Он летит к ней! Летит!

– Афанасий!

– Да! Пелагеюшка! Счас я, мигом!

– Афанасий!

– Да, милая моя, лечу!

– Афанасий, чёрт! Боров, ты никак не очнёшься что ль, куды лететь собрался?!

Хмелёв рывком сел на лавке, протирая осоловевшие от сна глаза.

– А… Пелагея?

– Дурень ты! То Василько, сотоварищ твой, окстись.

– А-а, сподобил отец небесный