подземном ходе под склепом, пришлось там зажечь свечи. А могли бы обедать, как нормальные люди! Видимо, Бейкер везде их таскал за собой.
– Интересовались они чем-то у вас? – спросил священник. – Что именно вы тогда делали?
Профессор химии пробормотал химическую формулу, начинающуюся «сульфатом» и заканчивающуюся чем-то вроде «силениум», но непонятную для обоих слушателей. Затем он, скучая, отошел в сторону, где не было тени, сел на скамью, закрыл глаза и с завидной выдержкой подставил широкое лицо солнечным лучам.
В ту же секунду лужайку стремительно пересек человек, ничуть не похожий на Водэма. Он летел прямо и стремительно, точно пуля. По аккуратному черному костюму и умной собачьей физиономии отец Браун узнал в нем полицейского врача, с которым ему приходилось встречаться в самых бедных кварталах. Из официальных лиц он прибыл первым.
– Послушайте, – обратился к священнику глава колледжа еще до того, как врач мог его услышать. – Кажется, я что-то понял. Вы всерьез говорили, что коммунизм опасен и ведет к преступлению?
– Да, – ответил отец Браун и грустно усмехнулся. – Я действительно заметил, что распространились кое-какие коммунистические обычаи. В определенном смысле вот это – коммунистическое преступление.
– Благодарю, – сказал глава колледжа. – Тогда я должен немедленно уйти и кое-что разузнать. Передайте властям, минут через десять я вернусь.
Глава колледжа нырнул под одну из арок как раз в тот момент, когда врач подошел к столу и бодро поздоровался с отцом Брауном. Священник пригласил его присесть к злополучному столику, но доктор Блейк резко и выразительно покосился на крупного, расплывшегося и словно бы сонного химика, устроившегося на скамье. Отец Браун объяснил ему, кто это, и что этот человек рассказал, а врач выслушал молча, занимаясь предварительным осмотром трупов. Естественно, его больше занимали тела, чем какие-то неопределенные показания, как вдруг одна подробность полностью отвлекла его от анатомии.
– Над чем, сказал профессор, он работает? – спросил он.
Отец Браун спокойно повторил непонятную формулу.
– Что? – вскричал доктор Блейк. – Черт возьми, да ведь это чудовищно!
– Потому что это яд? – спросил отец Браун.
– Потому что это чушь, – ответил доктор Блейк. – Чепуха какая-то. Профессор знаменитый химик. Зачем знаменитому химику сознательно нести такую околесицу?
– Мне кажется, я догадываюсь, в чем здесь дело, – кротко ответил отец Браун. – Он несет околесицу, потому что он лжет. Он что-то скрывает. Особенно – от этих людей и их представителей.
Доктор перевел взгляд с трупов на знаменитого химика, почти неестественно неподвижного. Наверно, он все-таки уснул. Садовый мотылек опустился на него, и он сразу стал похож на каменного идола. Крупные складки его жабьей физиономии напоминали врачу обвислую кожу носорога.
– Да, – тихо произнес отец Браун. – Он плохой человек.
– Черт подери! – воскликнул доктор, глубоко потрясенный. – Вы полагаете, что ученый такого уровня замешан в убийстве?
– Придирчивые критики именно так бы и сказали, – бесстрастно отвечал священник. – Мне и самому не очень нравятся люди, причастные к таким убийствам. Но важнее другое: эти бедолаги – из самых придирчивых его критиков.
– Иными словами, они раскрыли его тайну, а он заставил их замолчать? – нахмурился доктор Блейк. – Но что же, черт возьми, у него за тайны? Как можно убить двух людей, да еще в этой обстановке?
– Я открыл вам его тайну, – сказал священник. – Тайну его души. Он – дурной человек. Ради Бога, не думайте, что я говорю так, потому что мы с ним люди разных школ или традиций. У меня много друзей среди ученых, и большей частью они совершенно, героически бескорыстны. Самые закоренелые скептики – и те неосознанно бескорыстны. Но время от времени натыкаешься на материалиста, в другом смысле слова – на зверя. Повторяю, он плохой человек. Гораздо хуже… – тут отец Браун принялся подыскивать слово.
– Гораздо хуже коммуниста? – подсказал его собеседник.
– Нет, гораздо хуже убийцы, – отвечал отец Браун.
Он рассеянно поднялся и вряд ли заметил, что доктор Блейк пристально на него смотрит.
– Разве вы не считаете, – спросил наконец Блейк, – что Водэм убийца?
– Нет, что вы, – словно обрадовавшись, ответил отец Браун. – Убийца куда приятней, его гораздо легче понять. В конце концов, он был в отчаянии. Он разъярился, он отчаялся – вот его оправдания.
– Значит, это все-таки коммунист? – воскликнул доктор.
В это время весьма кстати подоспела полиция с новостями, подводящими итог расследованию. Она несколько задержалась по той вполне понятной причине, что схватила преступника. Собственно, его схватили прямо у ворот их собственной конторы. Крейкена уже подозревали из-за городских беспорядков; и когда узнали о преступлении, решили арестовать для верности. И были правы. Ибо, радостно объяснил инспектор Кук собравшимся на лужайке профессорам и докторам колледжа, когда пресловутый коммунист был схвачен, при нем тут же обнаружили коробок с отравленными спичками.
Едва отец Браун услыхал слово «спички», он вскочил со скамейки, будто зажженную спичку сунули ему на сиденье стула.
– Ах, вон что! – сияюще воскликнул он. – Теперь все ясно.
– Что значит «ясно»? – строго спросил Магистр, снова солидный и властный, как ему и подобает, под стать важным полицейским, наводнившим колледж, точно армия победителей. – Вы теперь уверены, что с обвинениями против Крейкена все чисто?
– Я уверен, что Крейкен чист, – твердо сказал отец Браун, – и все вокруг него расчистилось. Неужели вы считаете, что такой человек способен травить людей спичками?
– Это все превосходно, – печально отвечал Магистр; печаль не покидала его с тех пор, как он узнал о беде. – Но вы же сами утверждали, что фанатики, у которых ложные принципы, способны творить зло. Мало того, – вы заметили, что коммунизм проникает повсюду, а коммунистические обычаи распространяются.
Отец Браун смущенно засмеялся.
– Ну, про обычаи, – сказал он, – тут уж вы меня простите. Вечно я всех путаю своими глупыми шуточками!
– Хороши шуточки! – раздраженно бросил Магистр.
– Видите ли, – стал объяснять священник, почесывая в затылке. – Когда я говорил о коммунистических обычаях, я имел в виду привычку, которую мне случалось замечать раза два-три. Ну, вот хотя бы сегодня. Обычай этот свойствен далеко не только коммунистам. Теперь так очень многие делают, особенно англичане. Они кладут в карман чужие спички, забывают вернуть. Казалось бы, ерунда, и говорить не о чем. А вот, получилось преступление.
– Что-то уж очень странно, – сказал врач.
– Да, чуть ли не все забывают вернуть спички, – продолжал отец Браун, – а уж Крейкен точно позабудет их вернуть. Вот отравитель и подсунул их Крейкену – одолжил и не получил назад. Поистине великолепный способ свалить вину – ведь Крейкен никогда не вспомнит, откуда они у него взялись. Ничего не подозревая, он дал прикурить от них двум гостям, которых угостил сигарами, – и тут же попался в простую ловушку. Такую простую… Отважный злодей-революционер убил двух миллионеров.
– Да, но кому еще нужно их убивать? – спросил доктор.
– И в самом деле, кому? – сказал священник; голос его стал гораздо серьезней. – Мы подходим к тому, другому, о чем я говорил вам, и тут уж, поверьте, я не шутил. Я говорил, что ереси и ложные доктрины стали доступными и привычными. К ним притерпелись; их не замечают. Неужели вы думаете, что я имею в виду коммунизм? Что вы, совсем наоборот. Это вы тут взбеленились из-за коммунизма и решили, что Крейкен – бешеный волк. Без сомнения, коммунизм – ересь; но не из тех ересей, которые вы принимаете как должное. Как должное все принимают капитализм, нет, скорее пороки капитализма, скрытые под маской дарвинизма. Вспомните, о чем вы толковали в столовой: что жизнь – это непрерывная борьба, и выживет сильнейший, и вообще не важно, по справедливости заплатили бедняку или нет. Вот где настоящая ересь, дорогие друзья. К ней вы приспособились, а она во всем страшнее коммунизма. Вы принимаете как должное антихристианскую мораль или отсутствие всякой морали. А сегодня именно отсутствие морали и толкнуло человека на убийство.
