А она вдруг почувствовала себя брошенной.
Из-за шума реки невозможно было разобрать, что именно идет через лес, но невидимое существо неумолимо приближалось. Трещали ветки под ногами, коих было две, то есть рыжего спугнула не пума и не волк. Это человек. Неужели Человек в черном плаще?
Серафина вжалась в землю. Здоровенная многоножка пробежала по ее руке, и девочка дернулась, едва сдержав вопль. Она задыхалась, ее ноги сжались, как пружины, готовые в любую минуту распрямиться и бежать. Но было уже поздно. Человек подошел слишком близко. Хитрый заяц не выскакивает навстречу хищнику — он прячется. Серафина еще глубже забилась в ямку среди корней.
Среди деревьев замелькал свет. Серафина услышала, как раздвигаются ветки кустарника, царапая кору, как металл ударяется о древесину.
«Фонарь, — подумала Серафина. — Такой же фонарь был у Человека в черном плаще в ту ночь, когда он схватил Клару Брамс».
Вся дрожа, она прижалась к земле, готовясь к прыжку.
13
Серафина смотрела, как человек поднимает фонарь и оглядывается, пробираясь через кусты. Он явно что-то искал, но, самое главное, — он боялся. Даже с фонарем в руке и при полной луне он видел в лесной тьме гораздо хуже, чем Серафина. А когда он сделал еще шаг, девочка узнала знакомый скрип кожаных рабочих сапог. Только тогда она наконец поняла, что это никакой не Человек в черном плаще, а ее папаша в длинном коричневом дождевике. Несмотря на все свои предубеждения и страхи, он пошел искать ее в самую чащу леса!
Она ахнула, выползла из норы и кинулась к отцу.
— Я з-здесь, па! Я здесь! — пробормотала она, заикаясь и плача, и обхватила его обеими руками.
Он держал ее крепко-крепко и все никак не отпускал. Серафине казалось, будто большой добрый медведь стиснул ее в объятиях. Наконец папаша облегченно вздохнул, и она почувствовала, что безумная тревога оставляет его.
— Сера, о, Сера, я… я боялся, что ты исчезла, как другие дети.
— Я не исчезла, па, — ответила она дрожащим голосом, словно снова стала маленькой.
Увидев даже в слабом свете фонаря ее изорванную одежду, царапины и ссадины на руках, он спросил:
— Что случилось, Сера? Опять повздорила с енотом?
Она даже не знала, с чего начать рассказ обо всем, что с ней произошло. Хотя отец опять решит, что она сочиняет…
— Я просто ужасно заблудилась, — проговорила Серафина, пристыженно качая головой. И это тоже было правдой. Слезы бежали по ее щекам.
— Но с тобой все в порядке? — спросил отец, оглядывая ее. — Где у тебя болит?
— Просто хочу домой, — пробормотала Серафина, уткнувшись головой в складки сырого плаща.
Она вспомнила, как сердилась на отца за то, что он скрывал историю ее рождения, как убеждала себя, что он ее стыдится. Какая же она была глупая! Никто на всем белом свете не сделал для нее больше, чем папаша, и никто не любил ее сильнее.
Когда волки на другом берегу хором завыли, отец испуганно вздрогнул и оглянулся.
— Ненавижу волков, — проговорил он и, обняв дочку за плечи, потянул за собой. — Пойдем. Надо отсюда выбираться.
Она радостно побежала за ним. А волчий вой теперь звучал иначе. Тоскливые призывы, доносившиеся со склонов гор, сменились торжествующими воплями, которые шли из одного места. «У тебя получилось, брат! — Серафина представила раненого волка, переплывающего реку. — Ты вернулся домой!»
Папаша нес фонарь на вытянутой руке, и они брели сквозь ночь за путеводным огоньком. Серафина счастливо вздыхала, что теперь у нее есть надежный проводник.
— Ты вышла к реке и пошла по течению, как я тебя учил, — заметил отец.
— Иначе я бы пропала, — ответила она.
Вскоре лес остался позади. Пройдя еще с километр, они вскарабкались на крутой берег полноводной реки и увидели вдали на холме переливающийся в лунном свете Билтморский особняк. Холодный зимний воздух донес до Серафины слабый запах костра, и ей с новой силой захотелось домой.
Местные жители прозвали Билтмор «Дамой на холме», и сейчас Серафина поняла, почему. Особняк Вандербильтов выглядел величественно и нарядно — светло-серые стены, голубые черепичные крыши, высокие дымоходы и башенки, блестящие в лунном сиянии золотые и медные украшения… прямо как в сказке. Серафина никогда еще так не радовалась родному дому.
Папаша мягко взял девочку за плечи и заглянул ей в лицо.
— Я знаю, что тебя тянет в лес, Сера, — сказал он. — Тебе всегда не давало покоя любопытство. Но ты должна держаться подальше от леса. Он опасен.
— Я понимаю, — ответила Серафина. С последним папиным утверждением спорить было глупо.
— И мне известно, что ты отлично видишь в темноте, — продолжил отец. — Лучше всех, кого я знал. Но постарайся удерживаться от соблазна, Сера. Ты моя маленькая дочка, и я не хочу потерять тебя насовсем.
Ей стало не по себе от этого «насовсем». Он говорил так, как будто уже почти потерял ее. В надтреснутом голосе отца слышалось отчаяние, его глаза предательски блестели, когда он смотрел на дочь. Она вдруг поняла: больше всего на свете он боится даже не того, что она поранится или погибнет в лесу, но того, что она одичает и отринет мир людей.
Серафина подняла голову. В карих глазах отца отразились ее — огромные, янтарные.
— Я никогда не брошу тебя, па, — пообещала она.
Отец кивнул и вытер рот.
— Пойдем. — Он снова обнял ее за плечи. — Отведем тебя домой, высушим и накормим ужином.
* * *К тому времени, когда они добрались до особняка, работники уже вернулись с полей и ферм. Почти все двери были заперты, ставни и жалюзи опущены, дабы демоны, таящиеся в ночи, оставались снаружи.
Подходя к подвалу, Серафина с удивлением заметила, что на
