— Прости, па. Я понимаю, что ты занят, но, пожалуйста, объясни, почему ты не хочешь, чтобы меня кто-нибудь видел. — Она вышла из-за бойлера и встала напротив него. Ее голос звучал все громче. — Почему ты прятал меня все эти годы? Скажи, что со мной не так? Я хочу знать. Почему ты меня стыдишься?
Теперь она почти кричала. Голос ее стал таким громким и пронзительным, что отдавался эхом.
Папаша резко замер и поглядел на нее. И тогда она поняла, что все-таки пробилась сквозь броню к его сердцу. Она достучалась до отца. Серафине вдруг захотелось взять все свои слова назад и снова спрятаться за бойлером. Но она этого не сделала. Она стояла перед отцом, твердо глядя на него, хотя на глазах выступили слезы.
Он замер возле скамьи, сжав большие руки в кулаки. На лице его попеременно отражались боль и отчаяние, так что мгновение он не мог говорить.
— Я тебя не стыжусь, — сказал он хмуро, осипшим голосом.
Спасатели были в двух комнатах от них.
— Стыдишься, — резко бросила Серафина. Она дрожала от страха, но сдаваться на этот раз не собиралась. Ей хотелось встряхнуть папашу, достать до печенок. — Ты меня стыдишься, — повторила она.
Папаша отвернулся так, чтобы она не видела его лица, — только затылок и грузное тело. Несколько секунд стояла тишина. Затем он мотнул головой, словно спорил сам с собой или злился на нее, или и то, и другое, — Серафина точно не поняла.
— Закрой рот и иди за мной, — сказал он наконец и вышел из комнаты.
Серафина нагнала его в коридоре. Ей было не по себе. Она не знала, куда он ее ведет и что будет дальше. С трудом переводя дыхание, она торопливо спускалась за папашей по узким каменным ступеням на нижний уровень — туда, где молчал генератор и по стенам змеились толстые черные провода. Спасатели остались позади, по крайней мере, на какое-то время.
— Пересидим здесь, — сказал он, запирая тяжелую дверь электрокомнаты.
Затем зажег фонарик, и в разорвавшем темноту луче света Серафина увидела его лицо — очень серьезное, строгое, бледное. Ей стало страшно.
— В чем дело, па? — спросила она дрожащим голосом.
— Садись, — сказал он. — Тебе не понравится то, что я скажу, но все равно слушай.
Сглотнув, Серафина опустилась на большую катушку медного провода. Папаша уселся на пол напротив нее, привалившись спиной к стене. Глядя себе под ноги, он заговорил.
— Много лет назад я работал механиком в железнодорожной мастерской Эшвилла, — сказал он. — В семье бригадира в тот день родился третий сынок, и в доме у них царила радость. Все вокруг праздновали, и только я чувствовал себя одиноким и несчастным, хотя винить в этом было некого, кроме самого себя. Я не горжусь тем, что распустил сопли в ту ночь, но что-то не складывалась у меня жизнь так, как положено. Мне хотелось повстречать добрую женщину, построить собственный дом в городе, завести детей. Но годы шли, а ничего не происходило. Я был грубым здоровяком и совсем не красавцем. Вкалывал с утра до ночи среди своих механизмов, а в те редкие минуты, когда приходилось общаться с женщинами, не знал, что им сказать. Я мог до рассвета болтать о винтиках да колесиках, но больше ни о чем.
Серафина хотела было задать вопрос, но не стала прерывать отца, у которого наконец-то развязался язык.
— Той ночью, пока все опрокидывали кружку за кружкой, — продолжал он, — я совсем затосковал и решил прогуляться. Уйти куда-нибудь подальше. Так бывает, когда в голове толпятся мысли, из-за которых все валится из рук. Я забрался глубоко в лес, прошел вверх по излучине реки и дальше в горы. Когда наступила ночь, я все еще шел.
Серафине трудно было представить папашу в лесу. Он столько раз запрещал ей туда ходить, что она не сомневалась: сам он не ступит туда ни шагу. Он ненавидел лес. Во всяком случае, сейчас.
— Тебе было страшно, па?
— Не, не было. — Он помотал головой, по-прежнему не отрывая взгляда от пола. — А должно было.
— Почему? Что случилось?
Серафина глядела на него во все глаза. Фонарь бросал таинственную тень на лицо папаши. Девочка всегда любила слушать отцовские рассказы, но этот, похоже, был особенно важен для него.
— Бредя через лес, я вдруг услышал странный вой, как будто животное мучилось от ужасной боли. Кусты вздрагивали от яростных движений, но я не мог разобрать, что там такое.
— Там кто-то умирал, па? — Она нетерпеливо подалась вперед.
— Нет, — ответил он, поднимая голову. — Какое-то время возня в кустах продолжалась, а потом внезапно стихла. Я думал, все кончено, но тут из темноты на меня уставилась пара желто-зеленых глаз. Не знаю, что это было за существо, человек или зверь, но оно медленно обошло меня кругом, разглядывая так и этак, словно соображало: слопать или отпустить восвояси. Я чувствовал силу за этим взглядом. А потом глаза пропали. Существо исчезло. И тут я услышал странный звук — то ли плач, то ли мяуканье.
Серафина выпрямилась и удивленно моргнула.
— Плач? — с недоумением переспросила она.
Она ожидала чего угодно, но только не этого.
— Я обыскал кусты. Земля была покрыта кровью, и в этой крови лежала кучка крошечных созданий. Трое были мертвы, но одно еще дышало.
Серафина слезла с катушки и уселась возле папаши. Рассказ полностью поглотил ее, и она буквально видела этих крошечных созданий на земле.
— Но кто это был? — зачарованно спросила она.
Папаша покачал головой:
— Как и всякий житель этих гор, я слыхал рассказы о черной магии, но до той ночи никогда не придавал им значения. В темноте я попытался рассмотреть плачущее существо, но так и не понял, что это такое.
