Чудо-мальчик уже что-то выискивал на полу, а старик кричал на дверь, требуя, чтобы его немедленно казнили. В тот раз тоже так было? Да, теперь я вспомнил. Обрывки прошлого всплывали в памяти, но не раньше, чем наступала их пора: каждое произнесенное слово и каждый мелькнувший взгляд словно вспыхивали в моих мыслях, но лишь когда повторялись, каждое новое мгновение ощущалось давно прошедшим и знакомым. Когда же наконец прозвучал вопрос, мне показалось, что я ждал его целую жизнь.
– Вы так на меня смотрите… – послышался мой давний голос. – Что это на ваших лицах? Ничего уместнее слова «ужас» в голову не приходит. – И наконец, много лет спустя, я увидел того себя со стороны – крохотного, хрупкого и испуганного. Я ожидал увидеть генерала с каменным лицом, но точно не это. И все же, глядя на себя, я все еще ощущал тот ужас, который когда-то увидел на собственном лице, и начал понимать почему.
– Для тебя все это, должно быть, произошло совсем недавно, – сказал я, нарушив молчание.
– Недавно? – спросил он.
Я нахмурился – в воспоминаниях что-то замерцало. Смутно я знал, что он пришел сюда из сарая, из последнего дня Войны Времени… Но когда именно? Возможно, эти события – забытые последствия взрыва, который я неведомым образом смог пережить?
– Война Времени, – сказал Чудо-мальчик, стоявший за моей спиной. – Последний день. День, когда ты убил их всех.
Я бросил взгляд на мальчишку.
– День, когда их всех убили мы.
– Без разницы, – ответил он.
– Разница есть, – сказал я ему. Слова прокатились по комнате эхом, и я понял, что сорвался на крик. Чудо-мальчик странно на меня посмотрел. Я задумался о том, что он сейчас чувствует и сколько времени пройдет, прежде чем я тоже почувствую это. – Как давно? – спросил я, повернувшись к старику. – Последний день, конец Войны Времени. Я спрашиваю, как давно это случилось для тебя.
– Я ни с кем это не обсуждаю, – ответил он.
– А ты ни с кем и не обсуждаешь, – заметил я. – Кроме тебя здесь больше никого нет.
Он замолк и уставился в пол, и я решил оставить его в покое. Мальчишка почти закончил выцарапывать на стене цифры. Надо отдать ему должное, план был неплох.
– Ты подсчитал их? – Старик обнаружил в углу лавку и сел на нее. Он все так же смотрел в пол и говорил тихо.
– Что подсчитал? – спросил Чудо-мальчик.
– Детей. – В темнице, должно быть, было холодно с самого начала, но почувствовал я это только теперь. – Ты подсчитал, сколько детей было на Галлифрее в тот день?
Повисло молчание. Оно затянулось, а я смутно вспомнил, что собирался сказать. Вспомнил, как злился, кричал что-то, неверяще глядя в лицо самому себе. Но в которое из лиц?
Молчание звенело каплями воды, шуршало беготней крыс, шелестело шагами.
Я был стариком, сидевшим понурив голову и ожидавшим ответа, который мне совсем не хотелось слышать.
Много лет спустя я бродил по той же комнате, пытаясь и не решаясь заговорить.
В далеком будущем я замер у стены со старым гвоздем в руках и смотрел на цифры, высеченные в камне.
И все же я молчал. Я знал, что отвечу, и знал, что, когда ответ прозвучит, разразится буря – так как же мог я произнести эти слова?
– Так ты их подсчитал? – спросила Ривер Сонг несколько лет спустя, когда мы были на пикнике со старыми Богами. Я показывал фокус с куриной ножкой, просто чтобы немного позлить Тора.
– Долгая история, – сказал я. – Ты что, мои конверсы куда-то запрятала?
– Нет, правда, ты их подсчитал или нет? – спросила она еще несколько лет спустя в Подводье Рыбы Джима.
– Куда ты подевала все мои бабочки? – возмутился я.
– Милый, прошу, просто ответь, – спросила она в двадцатый раз за сотню лет. – Ты подсчитал их? – Мы были в мастерской ТАРДИС, устроили себе вечер шашлыков и ремонта. Ривер мне помогала – то есть делала абсолютно все сама и иногда тыкала меня палочкой, когда нужно было что-то ей передать.
– А это важно?
– Разумеется.
– Почему?
– Потому что ты об этом всегда молчишь.
– Ай!
– Зевсовы штепсели.
– Так я ведь тебе их уже давал.
– Это же кастаньеты, а не штепсели.
– Пришлось их доработать для срочной вечеринки с мадам де Помпадур. Ну, как успехи?
Клоун-робот лежал на скамье. Руки у него дергались, но лампочки в глазах загораться не желали.
– Здесь нет никаких высших мозговых функций, нечего восстанавливать, – сказала Ривер. – По-моему, это простейший бот, детский психотерапевт.
– Ай!
– Мадам де Помпадур?
– Ревнуешь?
– Разумеется, ревную. Руки прочь от моей девочки.
– Ладно, значит, детский психотерапевт…
– Некоторое время такие пользовались спросом во внешних колониях. Дети могли рассказывать им все, что боялись поведать взрослым.
– А боты что делали?
– В руководстве сказано, что забирали боль.
– Но этот робот ведь просто ходит туда-сюда и спрашивает, как выглядит.
– Да, у него заело пластинку с прошлого сеанса терапии. Я пытаюсь вытащить его из цикла.
– Кто станет обращаться за психотерапией к роботу?
– Люди, которым повезло меньше тебя. – Она бросила на меня свой привычный взгляд. – У которых нет кого-нибудь вроде меня. Плохие воспоминания не мучают? Поделиться не хочешь, милый?
– Я нашел две своих бабочки. Они были разрезаны пополам.
Ривер одарила меня очередным взглядом из своего богатого арсенала и продолжила работу. Только она одна была способна сердито монтировать нейронные интерфейсы.
– И что мы с ним будем делать, когда ты его починишь? – спросил я спустя несколько минут молчания.
– Наверное, высадим где-нибудь, где он будет нужен.
– Хорошая мысль.
– А хочешь, я тебе скажу еще одну хорошую мысль? – Она все так же не поднимала глаз – была занята делом. – Не надо. Не считай, сколько детей было тогда на Галлифрее. Никогда не считай. А если уже сосчитал, изо всех сил постарайся забыть.
– Почему?
– Потому что ты живешь в машине времени. Вся история происходит там, за этими дверьми, одновременно. В лучшие времена это значит, что все твои знакомые до сих по живы и ты ждешь не дождешься поскорее увидеть их снова. В худшие – все мертвы, а ты хочешь только метаться по Вселенной, делая вид, что можешь это исправить. – Она посмотрела на меня. – Я знаю, каким ты мне нравишься больше.
И вновь Ривер была такой живой. Я вспомнил ее – изуродованную, сожженную, мертвую – в глубинах Библиотеки.
– А что, если есть на свете люди, которые погибли из-за меня? – спросил я. – Которых я должен был спасти?
– Люди умирают. Все и везде. Мы оплакиваем их и живем дальше. Так мы воздаем дань умершим. Так мы
