— Прикажи пока не чистить топку на кухне.

— При чем тут она? — непонимающе повернулся к Олегу правитель.

— Я спрятал туда амулет жизни Будимира, — спокойно сообщил Середин. — Когда на кухне станут топить печь, его будет бросать в жар. Когда сделают перерыв — он испытает облегчение. Со стороны это будет напоминать обычную болезнь с регулярными приступами. Когда у амулета выгорит сердце, волхв умрет. Вряд ли это случится раньше, чем через неделю. Но наверняка не позднее, чем через два месяца.

— Ты сделал великое дело, ведун, — кивнул Владимир, — и я хочу наградить тебя за это.

— Я не возьму с тебя платы, княже, — покачал головой Олег. — Служа тебе, я служу Руси, и мне достаточно осознания этой великой чести.

— Ведун… — прикусил губу Владимир. — Ведун, я бы сам принес на алтарь Сварога свое сердце, коли каждый из моих слуг честно повторил бы твои слова.

Он немного помолчал, рывком поднялся:

— Но я надеюсь, други, вы не откажетесь от хорошей парилки, сытного обеда и кубка доброго вина? Пойдемте, сегодняшний день стоит того, чтобы сделать его радостным!

После бани с густым паром, вениками и стоячим медом Олег немного взбодрился, но бессонная ночь и хмельной мед сделали свое дело, и задолго до вечера он почувствовал, что начинает засыпать прямо за столом, рискуя ткнуться носом в соленые сморчки и моченые яблоки. А потому взял себя в руки, извинился, поднялся к себе, разделся и рухнул на перину.

Пожалуй, это была первая ночь, когда ведун смог спать, сколько хотелось — за все прошедшие и будущие тревожные ночлеги. Правда, проснулся он всё-таки не сам — а от осторожного прикосновения к щеке. Середин поднял веки и увидел сидящую на краю постели Пребрану:

— Эк тебя умучили, витязь, — улыбнулась она. — Полдень давно на дворе, а ты всё глаз не кажешь. Где же ты скрывался все эти дни и ночи?

— Ты не поверишь, красавица, но я в поте лица вершил дела государевы.

— Ну и как, оборонил Русь-матушку?

— Еще как оборонил… — Он вытянул руку, скользнул по ее плечу, груди. — Тебе не кажется, что мне за всё это положена награда?

— Может быть, — кивнула девушка. — Но чудится мне, едва я попытаюсь тебя поцеловать, сюда обязательно постучат, и тебя опять покличет князь Владимир.

— А ты попробуй.

— Ладно, — усмехнулась Пребрана, наклонилась к нему, замерла, покосилась в сторону двери. — Странно…

— Ну, не всё же князю меня тревожить. Должно и кому другому это сделать… — Середин привлек девушку к себе, поцеловал. Потом еще и еще. — Вот видишь, никого. Или, может быть, это потому, что ты в сарафане?

— Хорошо, ведун, давай проверим, — многозначительно улыбнулась она, встала и одним движением, скинув через голову, избавилась сразу от всей одежды. Замерла, повернув голову к двери. — Не то что-то сегодня…

— Иди сюда, замерзнешь… — Олег притянул ее к себе, накрыл одеялом, начал целовать шею и крохотные соски, заменяющие Пребране груди.

— Перестань, — слабо простонала она, — сейчас войдут. — В дверь действительно постучали.

— Ква! — щелкнул зубами от ненависти Олег. — Кого там несет?!

— Князь тебя, боярин, кличет.

Девушка нервно расхохоталась.

— Электрическая сила!

— Сейчас ты скажешь, что скоро вернешься, — продолжала смеяться Пребрана.

Олег сплюнул, выбрался из-под одеяла и начал одеваться, пока в комнату никто не вошел — когда великий князь кого-то зовет, дворня обычно старается довести это до понимания гостя. Накинув на плечи свою старую добрую косуху, Середин опоясался саблей и привычной дорогой сбежал в посольские покои, громко топая по ступеням каблуками.

Владимир, одетый в парчу и злато, опершись на подлокотник, разговаривал о чем-то с богатырем. Услышав шаги, он повернулся к Олегу, недоуменно окинул его взглядом с ног до головы:

— Почто ты так одет, ведун? А где платье, что я тебе посылал? Ужель тиун в казну утащил?

— В светелке лежит, — отмахнулся Олег. — Не нравится мне, словно попугаю, разряжаться. Что я, скоморох, что ли?

— Такого платья скоморохам и во сне не узреть, — сухо отозвался Владимир. — Так отчего не надел?

— Неудобно мне в нем, — отрезал Середин. — Я человек простой, мне эти украшательства ни к чему.

— Думаешь, ведун, мне нравится сию тяжесть таскать? Однако ношу. И тебе, советнику моему нынешнему, надобно согласно званию глядеться.

— Я что, напрашивался? — пожал плечами Олег.

Но тут великий князь вскинул руку:

— Молчи, ведун. Молчи, пока не молвил того, чего воротить не сможешь. Ведаю я, каковые слова из тебя рвутся. Молвить хочешь, что и так ты хорош, а коли не нравишься — то и уйти можешь. Однако же не хочу я, чтобы ты уходил, ибо советы твои к месту приходятся. Желаю при себе тебя оставить.

— Я здесь, — развел руками Середин.

— Хорошо, — вздохнул правитель, — иначе попробую. — Он встал, подошел к Олегу, склонил свою курчавую голову:

— Мил человек, великий князь Киевский челом тебе бьет. Не позорь меня и царствие мое пред гостями иноземными. Ибо не ведомы им ни ум твой, ни скромность, а видят они лишь наряды людские. И сказывать потом начнут в землях иных, что ни до слез правитель киевский и оскудела земля русская, ибо даже советники высшие ходят там в вервии простецком, а народ, стало быть, и вовсе чресла свои прикрыть ничем не может…

— Всё, всё, я понял, — Олег почувствовал, как у него от стыда загорелись уши. Скромность скромностью, но рядом с Владимиром он представлял не себя, а всю страну. И по тому, насколько богато выглядят сановники, каждый гость будет судить о том, сколь изобильна и сильна вся держава. — Прости, княже. Я сейчас переоденусь.

Пребрана как раз выходила из светелки и, увидев молодого человека, немало удивилась:

— Ужели впрямь вернулся?

— Нет, не получается… — Он чуть помедлил и спросил: — Вечером зайдешь?

— А получится?

— Должно.

— Ладно, — многозначительно улыбнулась девушка. — Зайду.

Только в полном парадном наряде Середин понял, отчего торжественные приемы киевские князья проводят именно в каменных палатах, холодных в любую погоду и пожирающих солнечные лучи, как губка — дождевую воду. Даже здесь, в тени и прохладе, гнет тяжелого наряда заставлял его изрядно попотеть. А Владимир, помимо украшений, имел на плечах еще и накидку из драгоценных, но излишне теплых соболей. Пожалуй, на улице в такую жару они все уже давно бы сварились заживо. А здесь ничего — держались.

Утешало только одно: послы из богатой Булгарии были разодеты не менее пышно, чем хозяева: кафтаны сплошь из золота, сверху — шубы, подбитые бобром и горностаем, крытые атласом и разукрашенные самоцветами. Шапки на визитерах, опушенные коротким кротовьим мехом, не дали бы замерзнуть даже в лютые морозы — а на улице припекало так, что до забытого на солнце седла голой рукой и не коснуться. Тем не менее, посланники говорили долго и велеречиво — не чета иудеям, изложившим свои соображения за несколько минут.

— …велик ты князь, и могуч, и мудр, и смыслен. Сила твоя распахнула крылья от моря и до моря, нивы твои тучны хлебом, а стада не считаны. Народ великой земли русской восхваляет тебя денно и нощно,