Вы помните, Джордж, что говорил наш Старый Солдат Айк Джону Кеннеди, передавая тому бразды правления? – спросил он у Полухина.
Это вы про опасность военно-промышленного комплекса? – спросил Юрий Семенович.
Нет, слова Айка про ВПК так часто повторяли, что они стали общим местом и, к сожалению, к ним уже привыкли. Я о другом… Дуайт Эйзенхауэр в беседе с Кеннеди 19 января 1961 года сказал: «У коммунистических солдат мораль, по-видимому, всегда выше, чем у солдат, представляющих демократические силы». А потом помолчал, глянул на государственного секретаря Гертера, свидетеля, и добавил: «Очевидно, в коммунистической философии есть нечто такое, что внушает ее сторонникам определенное вдохновение и преданность их делу». Как вам это нравится, колонель?
Юрий Семенович пожал плечами.
Эйзенхауэр был умным человеком, – сказал он. – Я никогда в этом не сомневался с той поры, когда узнал, как он в конце войны лично связался со Сталиным и сообщил тому собственную идею: союзникам надо разрезать Германию на две части и не рваться к Берлину, чтобы раньше русских захватить столицу рейха. Это вызвало взрыв возмущения у Черчилля, но Эйзенхауэр поступил как грамотный военный и честный человек.
Значит, вы полагаете, Джордж, что нашего Айка можно отнести к категории достойных людей? – спросил, прищурившись, Ларри Холмс.
– Думаю, да. Жаль только, что самые нужные слова он произнес, когда не обладал уже реальной властью, – вздохнул Полухин. – Я имею в виду предупреждение его по поводу ВПК и то, о чем вы мне сейчас сказали, мистер Холмс.
Мне видится консенсус честных интеллектуалов, которые взяли бы на себя управление будущим миром, – мечтательно произнес профессор. – Русские, американцы, французы, китайцы… Как нам научиться понимать ДРУГ друга?
Для начала вспомнить хотя бы о категорическом императиве Канта, – улыбнулся Полухин. – Уж его-то ваши консерваторы не заподозрят в симпатиях к марксизму.
Правые радикалы готовы обвинить и нашего Президента в том, что в юные годы он состоял в Ленинском комсомоле, – с горечью произнес Ларри Холмс. – А меня в родственных связях с Фиделем Кастро. Впрочем…
Договорить ему не удалось – дал знать о себе телефон.
– Да, это я, – сказал Холмс. – Слушаю. Так-так… Благодарю вас. Подумаю… Как связаться с вами? Хорошо, я буду ждать.
Ларри Холмс обеспокоенно посмотрел на военного атташе.
– Президент в опасности, – сказал он. – Звонил адмирал Редфорд.
4
В районе Форт-Фредерика океан подступал к острову Святого Симона поближе, хотя и береговая отмель здесь была достаточно широкой.
Капитан Хансен не любил рыбной ловли и потому, искупавшись, сидел под легким навесом – такими сооружениями была оборудована пляжная полоса. А его внучатный племянник то и дело пырял с ластами на ногах и маской, гоняясь под водой за разной живностью. Но рыба здесь была мелкой, и Айвен сказал, упав на песок рядом с капитаном:
– Передохнем немного, дядя Вик, и отойдем на парусных досках подальше. Ладно? Там глубина настоящая, вполне годится для приличных рыб. Надо ведь подать к столу что-нибудь стоящее. Полковник наказывал мне обязательно вернуться с добычей.
– Ты прав, Айвен. Нужно подстрелить хорошую ры бу. Но сейчас совсем тихо. Нужен ветер, без него нет виндсерфинга.
– Ветер будет, дядя Вик, – возразил Айвен. – Я эти места хорошо знаю.
Он взглянул на водонепроницаемые часы, которые были закреплены у него на левой руке; на правой Айвен носил компас.
– Подождем еще немного, дядя Вик. Расскажите мне что-нибудь морское.
Ты хочешь стать моряком, Айвен?
Вообще-то хочу. Только без службы.
Как это? – не понял капитан.
Чтобы не капитаном, как вот вы, дядя Вик, а просто плавать по океану, изучать его, исследовать. Ведь все земли уже открыты. Вот мне и хочется забраться под воду…
Наверное, ты прав, мой мальчик. Быть капитаном в наше время вовсе не интересно. Ведь только внешне выглядит это заманчиво. Капитанский мостик, штурвал, компас, золотые шевроны на рукавах, экзотические названия – Гонконг, Сидней, Кейптаун и Рейкьявик. А по сути – унылая жизнь, обычная работа на фирму, которая гоняет тебя по свету да еще норовит впутать в какоелибо грязное дело.
Некоторое время капитан и Айвен молчали. Потом Хансен сказал:
– Как будто бы пошел ветерок. Ставим паруса на доски и – полный вперед в открытое море.
Они отошли от берега метров на пятьсот.
Капитан Хансен вырвался дальше Айвена – у него площадь паруса была побольше – и оглянулся, чтоб крикнуть парнишке: пусть догоняет. Ему показалось будто он увидел темный плавник на воде, но страшное видение, всколыхнувшее было капитана, исчезло, и Хансен решил: плеснула волна покрупнее. Ветер развел легкую зыбь балла на полтора-два.
Будешь нырять или повернем? – крикнул Виктор Хансен.
Еще не знаю, – отозвался Айвен, закладывая поворот, чтобы подойти к капитану.
… Она выбрала доску мальчишки только потому, что та была окрашена снизу белилами. У капитана доска была синей, и этот цвет не беспокоил акулу,
Голод вовсе не мучил ее. Отбросов, которыми тигровая акула кормилась там, где суда ждали у входа на фарватер лоцманов, вполне хватало. Она двигалась параллельно острову Святого Симона на север, почуяла запах свежей рыбьей крови и повернула левее, сошла с той линии, по которой она занималась тем, что люди назвали бы прогулкой после сытного завтрака.
Собственно говоря, аппетит у этой акулы, как и у всех ее сестер, был вполне умеренным. Легенда о чудовищном обжорстве этих исчадий ада возникла по причине неразборчивости в еде. Она действительно поражает воображение, ибо в желудках акул находили мешки с деньгами и динамит, почтовые посылки и старую обувь, дамские шляпы и секретный сейф с японского эсминца.
Сейчас акулой двигало любопытство. Может быть, днище виндсерфинга, на котором перемещался Айвен, напомнило ей светлую нижнюю часть панциря морской черепахи, кто знает…
Акула сделала еще один круг –
