Когда мы возвращались, тетя Дебби пригласила меня навестить ее в Юте.
– Мы будем рады тебе в Аризоне, – подхватил дядя Дэрил.
За один день у меня снова появилась семья – не моя, а бабушкина.
Похороны состоялись на следующий день. Я стояла в углу и наблюдала за своими родными.
Приехали Тайлер и Стефани. Они решили обучать своих семерых детей дома. По наблюдениям я поняла, что их дети обучаются по самым высоким стандартам. Затем приехал Люк с таким огромным потомством, что я сбилась со счету. Он увидел меня и подошел. Мы несколько минут поболтали, не признаваясь, что не видели друг друга уже лет пять. Мы не решились задать важные вопросы. Мне хотелось спросить, поверил ли Люк тому, что говорил обо мне отец, считает ли он меня опасной. Но я не спросила. Люк работал на родителей, у него не было образования, а семью нужно было кормить. Я не хотела причинять ему лишнюю боль, заставляя выбирать между нами.
Моя семья раскололась пополам – трое уехали с горы, четверо остались. Трое стали докторами, четверо не получили дипломов. Пропасть пролегла и углублялась с каждым днем.
Ричард получил степень доктора по химии. Он приехал на похороны из Орегона с Ками и детьми. Заметив меня, он улыбнулся. Несколькими месяцами раньше он написал мне. Он писал, что сожалеет, что поверил отцу. Нужно было поддержать меня, когда я в этом нуждалась, но теперь я могу полностью рассчитывать него. Мы – одна семья, написал он.
Одри и Бенджамин устроились позади. Одри приехала рано, когда церковь еще была пуста. Она схватила меня за руку и прошептала, что мой отказ встречаться с отцом – смертный грех.
– Он великий человек, – сказала она. – Ты всю жизнь будешь жалеть о том, что не смирилась и не последовала его советам.
Такими были первые слова сестры после стольких лет, и я не нашлась, что ответить.
За несколько минут до начала службы приехал Шон с Эмили, Питером и маленькой девочкой, которой я никогда не видела. Я впервые находилась рядом с ним с той ночи, когда он убил Диего. Я напряглась, но зря. Шон ни разу не посмотрел в мою сторону.
Старший брат, Тони, сидел рядом с родителями. За ним в рядок сидели пятеро его детей. Тони получил аттестат и создал успешную транспортную компанию в Лас-Вегасе, но кризис его подкосил. Теперь он работал на родителей, как Шон, Люк и их жены, а также Одри с Бенджамином. Думая об этом сейчас, я понимаю, что все они, кроме Ричарда и Тайлера, оказались в экономической зависимости от родителей. Моя семья раскололась пополам – трое уехали с горы, четверо остались. Трое стали докторами, четверо не получили дипломов. Пропасть пролегла и углублялась с каждым днем.
Прошел год, прежде чем я вернулась в Айдахо.
За несколько часов до вылета из Лондона я написала маме, как всегда делала и буду делать. Я спрашивала, не хочет ли она встретиться со мной. Мама ответила мгновенно. Нет, не хочет и никогда не захочет, пока я не встречусь с отцом. Встречаться со мной за его спиной – это проявление неуважения к мужу.
На мгновение все показалось бессмысленным. К чему это ежегодное паломничество в дом, который продолжает отвергать меня? Я начала сомневаться, стоит ли лететь. Но тут я получила другое письмо, от тети Энджи. Она писала, что дед отменил все планы на завтра и даже не пойдет в храм, хотя всегда ходит туда по средам. Он хочет быть дома, когда я приеду. В конце Энджи добавила: «Мы увидимся через двенадцать часов! Но кто считает?»
40. Образованная
В детстве я ждала, когда мой разум разовьется, когда у меня появится жизненный опыт, когда сформируются мои убеждения – и все это сделает меня личностью. Личностью (или ее подобием), которая будет принадлежать горе. Я знала, что принадлежу горе, горе, которая сформировала меня. Только став старше, я задумалась, останусь ли я такой, какой была тогда. Является ли это первое осознание собственного «я» единственным истинным?
Я заканчиваю свою историю. Родителей я не видела много лет – со времени похорон бабушки. Я сблизилась с Тайлером, Ричардом и Тони. От них и других родственников я узнаю о продолжающейся драме на горе – о травмах, насилии, нарушенной преданности. Но теперь все это кажется мне страшно далеким, и это величайший подарок. Не знаю, станет ли наш разрыв постоянным или когда-нибудь я найду путь обратно, но в душе у меня покой.
Покой этот дался мне нелегко. Два года я провела, собирая все проступки отца, постоянно обновляя их список, словно воспоминания о каждой обиде, каждой реальной или воображаемой жестокости и проявлении безразличия оправдывают мое решение вычеркнуть его из своей жизни. Найдя себе оправдание, я думала, что мучительное чувство вины покинет меня и я снова смогу дышать.
Но оправдания не имеют власти над чувством вины. Гнев и ярость, направленные на других, никак не влияют на него, потому что вина с ними не связана. Вина – это страх перед собственным убожеством. Это чувство никак не связано с другими людьми.
Этот процесс обретения собственного «я» можно называть по-разному. Трансформация. Метаморфоза. Фальшь. Предательство.
Я избавилась от чувства вины, когда приняла собственное решение, без бесконечного переживания былых страданий, без сравнения чужих грехов и моих собственных. Без размышлений о моем отце. Я научилась принимать свои решения самостоятельно – не из-за него. Потому что это было нужно мне, а не потому, что он это заслужил.
Только так я могу любить его.
Когда отец был в моей жизни и боролся со мной за контроль над нею, я видела его глазами солдата сквозь туман войны. Я не могла вспомнить о нем ничего хорошего. Когда он вставал передо мной, величественный и негодующий, я не могла вспомнить, как в моем детстве он хохотал до слез, а очки его блестели. В его суровом присутствии я никогда не могла вспомнить, как раздвигались в улыбке его губы до того, как огонь уничтожил их, а на глазах выступали
