Я читала дальше. На следующий день стреляли в Рэнди Уивера, который пытался добраться до тела сына. Труп лежал в сарае. Рэнди отодвинул засов на двери, его заметил снайпер, но промахнулся. Жена Рэнди, Вики, бросилась к двери, чтобы помочь мужу, и снайпер выстрелил снова. Пуля попала ей в голову, Вики погибла мгновенно. На руках она держала десятимесячную дочь.

Девять дней семья пряталась в доме рядом с телом матери. В конце концов переговорщикам удалось убедить Рэнди. Он был арестован.

Последнее предложение я перечитала несколько раз, не в силах понять. Рэнди Уивер остался жив? А знал ли об этом отец?

Я читала дальше. Народ был в ярости. Почти все крупные издания напечатали статьи, в которых правительство обвиняли в чудовищном пренебрежении человеческой жизнью. Министерство юстиции начало расследование. Начались слушания в сенате. В результате было рекомендовано провести реформу правил задержания, особенно в части применения оружия.

Уиверы подали иск правительству за убийство Сэмми и Вики Уивер на двести миллионов долларов, но отозвали заявление, когда правительство предложило выплатить трем дочерям Вики по миллиону долларов каждой. Рэнди Уивер получил сто тысяч долларов, и все обвинения с него были сняты. Все крупные новостные агентства взяли у него интервью, а позже он вместе с дочерью написал книгу. Теперь же он зарабатывал на жизнь, выступая на оружейных выставках.

Если и были попытки что-то скрыть, то неуспешные. Об этом писали газеты, велось официальное расследование, было привлечено внимание общественности. Разве это не мерило демократии?

Но одного я не могла понять: почему федеральные агенты окружили дом Рэнди Уивера? Почему он стал их целью? Я вспомнила, как отец говорил, что такое может случиться и с нами. Он всегда твердил, что однажды правительство придет за теми, кто сопротивляется промыванию мозгов и не пускает своих детей в школы. Тринадцать лет я считала, что правительство преследовало Рэнди Уивера именно по этой причине: они хотели заставить его отдать детей в школу.

Я вернулась к началу статьи и прочитала все еще раз. Но на этот раз я не стала пропускать ничего. Судя по всем источникам (и по словам самого Рэнди), конфликт начался, когда он продал два обреза агенту под прикрытием, с которым познакомился на собрании «Арийских наций». Я перечитала это предложение несколько раз, прежде чем мне стало ясно: главным в этой истории было не домашнее обучение, а приверженность идее верховенства белой расы. Правительство не собиралось убивать людей за то, что их дети не ходят в школу. Теперь мне все стало ясно. Я не понимала, как могла верить чему-то другому.

Отец считал правым только себя и верил только себе – после первой аварии, после второй, после моей травмы, после пожара, после падения Шона с палеты. Это мы платили за все.

Я даже подумала, что отец лгал нам. Но потом вспомнила страх на его лице, тяжелое, прерывистое дыхание и поняла, что он действительно верил, что нам грозит опасность. Я стала искать объяснений, и в моей памяти всплыли странные слова, услышанные всего несколько минут назад: паранойя, мания величия и преследования. И тогда все обрело смысл – и история на странице, и история, знакомая мне с детства. Отец, наверное, прочел о Руби-Ридж или увидел сюжет в новостях. А затем в его больном разуме этот сюжет перестал быть историей другого человека и стал его собственной. Если правительство пришло за Рэнди Уивером, оно может прийти и за Джином Вестовером, который годами сражается против иллюминатов. Не желая читать о подвигах других людей, отец сковал себе каску и вскочил в седло.

Я стала читать все, что только могла найти о биполярном расстройстве. Нам нужно было написать реферат по психологии, и я выбрала эту тему, а потом использовала это как повод, чтобы поговорить со всеми нейробиологами и когнитивными психологами университета. Я описывала симптомы отца, рассказывая о другом человеке, вымышленном дяде. Некоторые симптомы вписывались идеально, другие нет. Профессора говорили мне, что каждый случай уникален.

– То, что вы описываете, больше похоже на шизофрению, – сказал один из них. – Ваш дядя когда-нибудь лечился?

– Нет, – ответила я. – Он считает врачей агентами правительственного заговора.

– Это осложняет ситуацию.

С прямолинейностью бульдозера я написала реферат о влиянии биполярного расстройства родителей на детей. Статья получилась жестокой и обвинительной. Я писала, что дети таких родителей подвергаются двойному риску. Во-первых, они генетически предрасположены к подобному психическому заболеванию, и, во‑вторых, живут в ситуации стресса, поскольку родители не могут правильно исполнять свои обязанности по отношению к детям.

Я узнала о нейротрансмиттерах и их влиянии на химию мозга. Я поняла, что болезнь – это не выбор человека. Это знание могло бы внушить мне сочувствие к отцу, но я испытывала только гнев. Это мы заплатили за все. Мама. Люк. Шон. Мы получали синяки и порезы, мы теряли сознание, наши ноги горели, наши головы были пробиты. Мы жили в состоянии тревоги, постоянного террора. Наш мозг захлестывал кортизол, потому что мы знали: такое может случиться в любую минуту. Отец всегда ставил веру превыше безопасности. Он считал правым только себя и верил только себе – после первой аварии, после второй, после моей травмы, после пожара, после падения Шона с палеты. Это мы платили за все.

Я сдала реферат и отправилась в Олений пик. Пробыла дома меньше часа, прежде чем появился отец. Мы сразу же начали ссориться. Он сказал, что я должна ему за машину. Ему стоило лишь упомянуть об этом, как у меня началась истерика. Впервые в жизни я кричала на отца – не из-за машины, а из-за Уиверов. Ярость захлестнула меня. Я уже выкрикивала не слова, а какие-то нечленораздельные звуки. Почему ты такой? Почему ты так к нам относился? Почему ты сражался с придуманными монстрами, но ничего не делал, чтобы победить чудовищ в собственном доме?

Отец смотрел на меня с изумлением. У него дергались губы, руки безвольно обвисли. Он словно пытался поднять руку, что-то сделать, но не мог. Я никогда не видела его таким беспомощным со времени первой аварии, когда он сидел рядом с нашей изуродованной машиной и смотрел, как на глазах распухает мамино лицо. Тогда он не мог к ней даже прикоснуться, потому что на машину упали электрические провода.

От стыда или гнева я сбежала из дома. Я ехала до университета без остановки. Отец позвонил через несколько часов. Я не ответила. Истерика не помогла, может быть, поможет молчание.

Когда семестр окончился, я осталась в Юте. Впервые я не вернулась на лето в Олений пик. Я не разговаривала с отцом, даже