– А если ее предупредить?

Он удивленно смотрит на меня и, сочтя мой вопрос проявлением расстроенных чувств, негромко отвечает:

– Нет. Предупредить об этом невозможно.

– А если…

– Джонатан, ее время истекло, – мягко напоминает он.

Я киваю. Ни на что другое сил нет. Доктор Дикки что-то еще говорит, слова обволакивают меня, но я их не слышу и не понимаю. Моя скорбь – бездонный колодец. Я бросаюсь в него, надеясь долететь до дна. Чем глубже я падаю, тем больше осознаю, что оплакиваю не только Миллисент Дарби. В глубине, под горем Джонатана Дарби, кроется нечто, принадлежащее только Айдену Слоуну. В самой сердцевине прячутся неутолимое отчаяние, печаль и гнев. Скорбь Джонатана Дарби проявила эти ощущения, но я не в состоянии полностью их раскрыть, извлечь на свет из темноты.

«Не смей их раскапывать».

– Что это?

«Часть твоего настоящего „я“. Оставь ее в покое».

Меня отвлекает стук в дверь. Смотрю на часы: оказывается, прошло больше часа. Я даже не заметил, как ушел доктор.

В комнату заглядывает Эвелина. Лицо бледное, щеки раскраснелись от холода. Она по-прежнему одета в синее вечернее платье, уже изрядно измятое. Из кармана длинного бежевого пальто выглядывает диадема. Резиновые сапоги размазывают по полу грязь и палые листья. Очевидно, они с Беллом только что вернулись с кладбища.

– Эвелина… – начинаю я, но давлюсь горем.

Она собирает расколотое мгновение воедино, укоризненно цокает языком и решительно направляется к бутылке виски на буфете в дальнем конце комнаты. Потом подносит стакан мне ко рту и резко опрокидывает его, заставляя меня одним глотком выпить содержимое.

Я фыркаю, отталкиваю стакан. Виски течет по подбородку.

– Зачем вы…

– В своем теперешнем состоянии вы мне не помощник.

– Я – ваш помощник?

Она окидывает меня пристальным, оценивающим взглядом, потом протягивает мне носовой платок.

– Утритесь и приведите себя в порядок, – говорит она. – На вашей наглой физиономии скорбь неуместна.

– Но как…

– Это долгая история, а у нас нет времени.

Я тупо сижу, пытаюсь сообразить, что случилось, и жалею, что не так умен, как Рейвенкорт. Мне никак не удается разобраться в происходящем. Мне кажется, что я гляжу на все через туманное увеличительное стекло, а Эвелина, безмятежная, как летний полдень, накрывает тело Миллисент простыней. Мне за ней попросту не угнаться.

Очевидно, истерика из-за помолвки была разыграна исключительно для публики, потому что теперь Эвелина не выказывает ни малейшего огорчения. Взгляд ее ясен, голос задумчив.

– Значит, сегодня умру не только я. – Она легонько проводит рукой по седой голове старой дамы. – Какая жалость.

От изумления я роняю стакан:

– Вы знаете о…

– О пруде? Да, конечно. Странно все это, – произносит она мечтательно, как будто описывает нечто, когда-то услышанное и полузабытое.

Если бы не резкость, с которой звучат ее слова, я бы решил, что она теряет рассудок.

– Вы как-то очень спокойно к этому относитесь, – осторожно говорю я.

– Это вы меня утром не видели. Я от злости на стены лезла.

Эвелина касается края туалетного столика, открывает шкатулку с украшениями, разглядывает щетку с перламутровой ручкой – как будто завистливо, но на самом деле почтительно.

– Кто желает вам смерти? – спрашиваю я, взволнованный ее странным поведением.

– Не знаю. Я проснулась, а мне под дверь просунули записку. С подробными инструкциями.

– А вам известно, от кого записка?

– У констебля Раштона есть некоторые соображения на этот счет, но он ими не делится.

– У Раштона?

– Ну да, вы же с ним приятели. Он мне сказал, что вы помогаете ему расследовать дело, – презрительно говорит она.

Во мне разгорается любопытство, и я не обращаю внимания на пренебрежительный тон. Может быть, Раштон – еще одна моя ипостась? Может быть, это он велел Каннингему передать мне записку со словами «Все они» и собрать вместе каких-то людей? Как бы то ни было, он включил меня в свои планы. Правда, пока неясно, можно ли ему доверять.

– Когда Раштон с вами беседовал? – спрашиваю я.

– Мистер Дарби, – твердо говорит она, – я с удовольствием ответила бы на все ваши вопросы, но у нас нет времени. Через десять минут я должна быть у пруда. Поэтому я к вам и пришла. Мне нужен серебристый пистолет, который вы забрали у доктора.

– Неужели вы и впрямь намерены… – Я встревоженно вскакиваю с места.

– Насколько мне известно, ваши друзья вот-вот отыщут моего убийцу. Это вопрос времени. Если меня не будет у пруда, то убийца заподозрит неладное, а этого нельзя допустить.

Я бросаюсь к ней, сердце отчаянно колотится.

– По-вашему, им уже известно, кто за всем этим стоит? – восторженно восклицаю я. – Вам известно, кого именно подозревают?

Эвелина подносит к свету одно из украшений Миллисент Дарби – камею слоновой кости на голубом кружеве. Ее рука дрожит, хотя до этого Эвелина не проявляла никаких признаков страха.

– Пока нет, однако я надеюсь, что все скоро выяснится. И что ваши друзья спасут меня, прежде чем я вынуждена буду совершить… непоправимое.

– Непоправимое?

– В записке ясно говорилось, что я должна застрелиться на берегу пруда ровно в одиннадцать часов вечера, иначе вместо меня погибнет тот, кто мне очень дорог.

– Фелисити? Я знаю, что она оставила для вас записку у колодца, а прежде вы обратились к ней с просьбой о помощи в каком-то деле, которое касалось ваших отношений с матерью. Майкл сказал, что она – ваша давняя подруга. Ей грозит опасность? Ее похитили?

Это объяснило бы, почему мне до сих пор не удалось ее отыскать.

Эвелина захлопывает шкатулку, поворачивается ко мне, опирается о столешницу:

– Не сочтите меня невежливой, но, по-моему, вам пора. Меня просили напомнить вам о камне, за которым надо следить. Вам понятно, что значат эти загадочные слова?

Я киваю, вспомнив просьбу Анны. Я должен стоять у камня в тот момент, когда Эвелина застрелится. И не двигаться. Ни на шаг.

– В таком случае я выполнила свою задачу и тоже ухожу, – заявляет Эвелина. – Где серебристый пистолет?

Пистолет выглядит игрушкой даже в ее тонких пальцах; не оружие, а украшение, стреляться из такого неловко. Я задумываюсь, в чем смысл такого странного орудия смерти и не менее странного способа покончить с жизнью. Может быть, в этом есть какой-то подспудный намек? Эвелину хотят сначала подчинить и унизить, а уж потом погубить.

Ее лишают всякого выбора.

– Какая прелестная смертоносная вещица, – вздыхает Эвелина, разглядывая пистолет. – Не опаздывайте, мистер Дарби, от вашей пунктуальности зависит моя жизнь.

Бросив прощальный взгляд на шкатулку, она уходит.

Стою, дрожа от холода, рядом с камнем, который Анна положила на траву, боюсь даже сдвинуться чуть влево, к жаровне. Не знаю, зачем я здесь, но если это поможет спасти Эвелину, то буду стоять на этом месте, даже если промерзну насквозь.

Мельком гляжу на купу деревьев, где в сумраке прячется Чумной Лекарь. Он смотрит не на пруд, как мне казалось, когда я видел его глазами