Недоуменно смотрю, как моя рука жадно поглаживает шелковую блузку, и внезапно осознаю, что делаю это не по своей воле.
Это Дарби.
С криком отдергиваю руку, захлопываю шкаф.
Чувствую его вожделение. Еще чуть-чуть – и он заставит меня упасть на колени, зарыться в ее вещи, вдохнуть ее запах. Этот зверь на секунду овладевает мной.
Утираю испарину со лба, перевожу дух, приходя в себя, и продолжаю поиски.
Сосредотачиваюсь на своих мыслях, не оставляю ни щелки, куда мог бы просочиться Дарби. Поиски безуспешны. Обнаруживаю только старый альбом с памятками о прошлом Эвелины: письма от Майкла, детские фотографии, стихи и юношеские заметки. Все это создает образ одинокой девушки, которая любит брата и очень по нему скучает.
Закрываю альбом, запихиваю его на прежнее место, под кровать, и тихонько выхожу из комнаты, уволакивая с собой сопротивляющегося Дарби.
30Сижу в кресле в темном углу вестибюля, откуда хорошо видна дверь в спальню Эвелины. Ужин уже начался, но через три часа Эвелина погибнет, и я намерен следить за каждым ее шагом, до самого пруда.
Такое терпение Дарби несвойственно. Однако же я замечаю, что он любит курить, и, как ни странно, мне это помогает, потому что табачный дым туманит сознание и заглушает гаденькие мысли Дарби. Такое вот неожиданное, но приятное преимущество унаследованной привычки.
– Все готовы, назначайте время. – Каннингем возникает из тумана, приседает на корточки у моего кресла. На лице камердинера играет довольная улыбка, которую я объяснить не могу.
– Кто готов? – спрашиваю я.
Улыбка сменяется смущением. Он поспешно встает:
– Простите, мистер Дарби, я думал, что это кто-то другой.
– А я и есть кто-то другой, Каннингем. Это я, Айден. Но все равно не понимаю, о чем вы.
– Вы велели собрать всех вместе.
– Ничего подобного.
Судя по всему, мы недоумеваем с одинаковой силой, потому что лицо Каннингема морщится так же, как мой мозг.
– Прошу прощения, но он сказал, что вы все поймете, – говорит Каннингем.
– Кто сказал?
В вестибюле раздается какой-то шум; я поворачиваюсь и вижу, как по мраморному полу бежит рыдающая Эвелина, закрывая лицо руками.
– Вот, возьмите, мне пора. – Каннингем вручает мне листок бумаги, на котором написано «Все они».
– Погодите! Что все это значит? – запоздало кричу я ему.
Он скрывается из виду.
Я бы бросился за ним, но следом за Эвелиной в вестибюль вбегает Майкл. Вот ради этого я сюда и пришел. Сейчас происходит то, что превратит Эвелину из доброй и храброй женщины, которую встретил Белл, в надменную наследницу, одержимую манией самоубийства, которая застрелится у пруда.
– Эвелина, куда ты?! Не уходи! Лучше скажи, что я должен сделать. – Майкл хватает ее за локоть.
Она мотает головой, слезы сверкают в пламени свечей, как бриллианты в ее диадеме.
– Я… – всхлипывает она. – Мне надо…
Она снова мотает головой, вырывается, пробегает мимо меня в спальню. Лихорадочно вставляет ключ в замок, проскальзывает внутрь, захлопывает дверь. Майкл расстроенно смотрит ей вслед, берет бокал портвейна с подноса, который Мадлен несет в обеденный зал.
Майкл одним глотком опустошает бокал. На щеках вспыхивает румянец.
Он забирает поднос у камеристки.
– Я сам с этим разберусь. – Он указывает на спальню Эвелины и велит: – А вы ступайте к своей госпоже.
Секунду спустя он уже сожалеет о своем благородном поступке, потому что не знает, что делать с тридцатью бокалами хереса, портвейна и бренди.
Мадлен стучит в дверь спальни, умоляет Эвелину впустить ее, расстраивается все больше и больше. Наконец она возвращается в вестибюль, где Майкл все еще не знает, куда бы пристроить поднос.
– Увы, мадемуазель очень… – Мадлен огорченно разводит руками.
– Ничего страшного, – устало вздыхает Майкл. – Сегодня очень трудный день. Сейчас лучше оставить ее в покое, она сама вас позовет.
Мадлен мешкает, неуверенно глядит на дверь Эвелины, но потом все-таки уходит по черной лестнице на кухню.
Майкл, все еще держа поднос, озирается и замечает меня.
– Я похож на полного дурака, – говорит он, краснея.
– Нет, на неумелого официанта. Что, ужин не удался?
– Это все из-за Рейвенкорта, – объясняет он, опуская поднос на подлокотники кресла. – У вас сигареты не найдется?
Выныриваю из тумана, вручаю ему сигарету, даю прикурить.
– А обязательно отдавать ее замуж за Рейвенкорта?
– Мы на грани полного разорения, дружище. – Он делает глубокую затяжку. – Отец скупил все истощенные месторождения и все неплодородные плантации в империи. Через пару лет у нас не останется ни пенса.
– Но ведь Эвелина не в ладах с родителями. Почему же она согласилась на этот брак?
– Из-за меня, – признается он. – Родители пригрозили лишить меня наследства, если она откажется. Мне, конечно, льстит ее самоотверженность, но совесть все-таки мучает.
– Неужели другого выхода нет?
– Отец выжал все, что мог, из тех банкиров, которые готовы ссужать деньги титулованным особам. А без финансовой поддержки Рейвенкорта мы… если честно, не знаю, что именно произойдет, но мы обнищаем, и нам придется худо.
– Как и большинству людей в стесненных обстоятельствах.
– Ну, у них есть опыт… – Он стряхивает пепел на пол. – А почему у вас голова забинтована?
Я смущенно притрагиваюсь к повязке, о которой совсем забыл:
– Да так, это я неудачно пообщался с Тедом Стэнуином. Услышал, как он отчитывает Эвелину из-за какой-то особы по имени Фелисити Мэддокс, и решил вмешаться.
– Фелисити? – переспрашивает он.
– Вы с ней знакомы?
Он глубоко затягивается сигаретой, медленно выдыхает струйку дыма.
– Это давняя подруга моей сестры. С чего бы это они ее вспомнили? Эвелина с ней уже много лет не виделась.
– Она здесь, в Блэкхите. Оставила для Эвелины записку у колодца.
– Вы уверены, что это она? Ее сюда никто не приглашал, и Эвелина мне ничего не говорила.
Из-за дверей появляется доктор Дикки, подходит ко мне, кладет руку на плечо и шепчет мне на ухо:
– Пойдемте со мной. С вашей матушкой беда…
Очевидно, случилось нечто ужасное, что заставило доктора забыть и о нашей недавней размолвке, и о неприязни ко мне.
Извиняюсь перед Майклом, спешу вслед за доктором Дикки. С каждым шагом меня охватывает ужас. Наконец доктор вталкивает меня в ее спальню.
Окно распахнуто, холодный ветер колышет пламя свечей. Несколько секунд я всматриваюсь в полумрак, наконец вижу Миллисент. Она лежит в кровати, на боку, бездыханная, закрыв глаза, будто решила отдохнуть. Она почти одета к ужину, седые волосы, обычно встрепанные, сейчас гладко зачесаны назад.
– Мои соболезнования, Джонатан, – говорит доктор. – Я знаю, вы были очень близки.
Горе сдавливает горло. Не могу успокоиться, хоть и уговариваю себя, что эта женщина мне не мать.
Неожиданно подкатывают слезы. Я дрожу, сажусь на стул у кровати, беру в ладони еще теплую руку.
– Сердечный приступ, – расстроенно поясняет доктор Дикки. – Все произошло внезапно.
Он стоит по другую сторону кровати. На его лице, как и на моем, глубокая скорбь. Он смахивает слезу, закрывает окно, преграждая путь
