даму со счетов. – Он ворошит кочергой угли в камине. – Было время, когда ее боялись многие обитатели Блэкхита. Она способна разузнать любой секрет и не гнушается воспользоваться самыми низкими методами. По сравнению с ней Тед Стэнуин просто дилетант.

– Вам доводилось иметь с ней дело?

– Не мне, а Рейвенкорту. Он ей не доверяет. Он, конечно, сволочь та еще, но далеко не дурак.

– Я приму это к сведению. А с Себастьяном Беллом вы виделись?

– Пока нет, но вечером обязательно встречусь. И о загадочной Анне я ничего не выяснил.

– Ничего страшного, она сама меня отыскала. – Я рассеянно ковыряю трещину в кожаной обивке кресла.

– И что ей понадобилось?

– Неизвестно.

– А откуда она вас знает?

– Это мы тоже не обсуждали.

– Она вам друг?

– Возможно.

– Значит, встреча прошла успешно? – с усмешкой спрашивает он, откладывая кочергу. – Кстати, вам пора бы принять ванну. Ужин в восемь, а от вас, простите, пованивает. Не будем создавать лишние проблемы, к вам и без того относятся без особой приязни.

Он делает шаг ко мне, но я отмахиваюсь:

– Нет, вам предстоит весь вечер следить за Эвелиной. – Я неуклюже пытаюсь преодолеть силу земного притяжения, но она отчаянно сопротивляется.

– Зачем? – недоуменно хмурится он.

– Затем, что кто-то хочет ее убить.

– Но ведь убийцей могу быть и я, – замечает он как бы между прочим, словно ненароком упоминает о своей любви к мюзик-холлу.

Ошеломленный этим замечанием, я падаю в кресло. Сиденье подо мной трещит. Рейвенкорт полностью доверяет Каннингему, и я не усомнился в этом доверии, хотя знал, что у камердинера есть какая-то зловещая тайна. Иными словами, он тоже входит в круг подозреваемых.

Каннингем многозначительно касается носа:

– Вот именно, поразмыслите над этим. – Он закидывает мою руку себе на плечи. – Пока вы будете принимать ванну, я разыщу Белла, но, по-моему, вам самому лучше проследить за Эвелиной. А я от вас не отойду ни на шаг, так что подозревать меня незачем. Мне и без того хватает неприятностей, а тут еще вы ввосьмером начнете гоняться за мной по дому и обвинять меня в убийстве.

– Как вы все складно излагаете! – говорю я, краем глаза наблюдая за Каннингемом.

– Ну, я же не всю жизнь служил камердинером.

– А кем еще вы служили?

– Рассказ о моей жизни в наш уговор не входит. – Он с усилием поднимает меня из кресла.

– Тогда расскажите, что вы делали в спальне Хелены Хардкасл, – предлагаю я. – Вы листали ее дневник и смазали в нем записи. Сегодня утром у вас все пальцы были в чернилах, я заметил.

Он удивленно присвистывает:

– Надо же, какой наблюдательный! – Голос его становится тверже. – Странно, что вам неизвестно о моих порочных связях с Хардкаслами. Что ж, в таком случае вас ждет сюрприз. Вы поспрашивайте, вам с удовольствием обо всем расскажут, хотя особого секрета в этом нет.

– Это вы взломали дверь, Каннингем? – спрашиваю я. – Украли два револьвера и выдрали страницу из дневника?

– Нет, я ничего не взламывал, меня пригласили войти, – отвечает он. – О револьверах я ничего не знаю, а дневник был цел. Я его своими глазами видел. Конечно, я бы и сам объяснил, чем именно я там занимался и почему меня незачем подозревать, но на вашем месте не поверил бы ни единому моему слову. Короче говоря, разузнайте все это сами, тогда будете уверены, что все это правда.

Каннингем помогает мне, обливающемуся потом, подняться на ноги, утирает испарину с моего лба, вручает трость.

– А скажите-ка, Каннингем, с какой стати вы подались в камердинеры?

Он замирает, невозмутимое лицо мрачнеет.

– Иногда образ жизни выбирать не приходится, – хмуро произносит он. – Ну, пойдемте, нас ждет убийство.

19

Канделябры озаряют обеденный стол; под мерцающим светом раскинулось кладбище куриных костей, рыбьих хребтов, панцирей омаров и свиного жира. Шторы не задернуты, и за темными окнами смутно виднеется лес, деревья клонятся под напором бури.

Зубы с хрустом перемалывают еду, я жадно жую и глотаю. Подлива бежит по складкам подбородка, жир обволакивает губы мерзкой блестящей пеленой. Мой аппетит неудержим, я постанываю, набивая рот. Салфетка похожа на поле боя. На меня косятся соседи по столу, из вежливости притворяются, что не замечают, как мои челюсти крошат остатки правил приличия. Откуда берется это всепоглощающее чувство голода? Какую бездонную яму старается заполнить Рейвенкорт?

Слева от меня сидит Майкл Хардкасл. За ужином мы еще не обменялись ни словом. Все это время они с Эвелиной перешептываются, склонив друг к другу головы и словно бы забыв о присутствующих. Она ничем не показывает, что ей известно о грозящей опасности.

«Может быть, она считает, что ее защитят».

– Вы бывали на Востоке, лорд Рейвенкорт?

Ах, если бы сосед справа тоже не замечал моего присутствия. Капитан Клиффорд Харрингтон, плешивый отставной моряк в мундире, увешанном свидетельствами доблести и отваги. Вот уже час я провел в его обществе, но не могу представить, что этот человек способен на какие-то подвиги. Наверное, в этом виноваты мягкий подбородок, опущенный взгляд, подобострастная манера разговора. А может быть, плещущийся в глазах виски.

Весь вечер Харрингтон рассказывает какие-то скучные истории, даже не пытаясь их приукрасить, и теперь беседа переносится на азиатское побережье. Я отпиваю вино, пытаясь скрыть свое раздражение, и недоуменно морщусь – у вина очень резкий вкус. Харрингтон заговорщицки склоняется ко мне.

– Я тоже это заметил, – говорит он, обдавая меня теплыми винными парами. – Поинтересовался у служанки, какого оно года, но с тем же успехом мог бы спросить у бокала.

Канделябры придают лицу капитана землистый оттенок; затуманенный выпивкой взор противен до чрезвычайности. Я опускаю бокал, рассеянно оглядываюсь. За столом сидит человек пятнадцать, чинно беседуют, пересыпают пресную болтовню французскими, испанскими и немецкими фразами, что придает ей некоторую пикантность. Все в несколько подавленном настроении, переговариваются глухо и напряженно, с десяток мест пустует. Странное, несколько трагическое зрелище, однако к отсутствию гостей стараются не привлекать внимания, – может быть, так принято в фешенебельном обществе, а может быть, я упустил какое-то объяснение.

Ищу знакомые лица, но Каннингем ушел на встречу с Беллом, а за столом нет ни Миллисент Дарби, ни доктора Дикки, ни даже гнусного Теда Стэнуина. Кроме Эвелины и Майкла, я знаю только Даниеля Кольриджа, который сидит в дальнем конце стола, рядом с каким-то сухопарым типом. Оба разглядывают гостей сквозь бокалы с вином. Симпатичная физиономия Даниеля явно кому-то не понравилась, и теперь ее украшает разбитая губа и припухший глаз, под которым завтра образуется солидный синяк, если завтра, конечно, наступит. Кольриджа это ничуть не смущает, а вот меня расстраивает. До сих пор я полагал, что местные странности на него не влияют хотя бы потому, что знание будущих событий позволит ему избежать несчастий. А теперь я гляжу на него, как на карты, ненароком выпавшие из рукава фокусника.

Его собеседник хлопает по столу,