– Не надоело еще валять дурака? – спрашивает Чумной Лекарь, обеими руками опираясь на трость. – Вместо того чтобы добиться в этом обличье кое-чего полезного, вы попусту теряете время на бесплодные попытки уехать. Блэкхит вас не отпустит, как бы вы ни рвались с поводка. А между тем ваши соперники без устали занимаются расследованием.
– Значит, у меня есть соперники? – презрительно спрашиваю я. – Судя по всему, у вас в запасе еще много всяких фокусов. Сначала выясняется, что сбежать отсюда нельзя, а теперь оказывается, что за право освободиться устроено целое соревнование. – Я подступаю к нему, собираясь силой выбить из него свободу. – Вам все еще непонятно? Меня не интересуют правила вашей игры, потому что я не намерен принимать в ней участие. Если меня не выпустят, то вы об этом горько пожалеете.
Мне остается два шага до незнакомца, и тут он наставляет на меня трость. Ее конец зависает в дюйме от моей груди, и это почему-то выглядит ужаснее, чем дуло заряженной пушки. Серебристая вязь слов ритмично мерцает, сама трость испускает слабое сияние, испепеляющее туман. Тело обдает жаром. Я совершенно уверен, что, захоти он этого, трость прожжет меня насквозь.
– Дональд Дэвис всегда ведет себя как мальчишка, – укоризненно замечает незнакомец, глядя, как я поспешно отступаю на шаг. – У вас нет времени потакать его капризам. Кроме вас, в особняке есть еще два узника. Они, как и вы, тоже принимают обличье гостей либо слуг. Покинуть Блэкхит может только один из вас, и это будет тот, кто первым сообщит мне ответ. Теперь-то вам ясно? К освобождению ведет не грунтовая дорога, а я. Если вам невмоготу, попробуйте сбежать, бегите, пока ноги не отнимутся. И пока будете раз за разом просыпаться в Блэкхите, затвердите крепко-накрепко, что здесь нет ничего случайного, ничего произвольного. Вы останетесь здесь до тех пор, пока я не соблаговолю вас отпустить. – Он опускает трость, вытаскивает карманные часы, смотрит на циферблат. – А с вами мы еще побеседуем, когда вы успокоитесь. Мой вам совет: используйте обличья с умом. Ваши соперники очень ловки, они не разбрасываются отведенным им временем.
Мне очень хочется налететь на него с кулаками, но теперь, когда красная пелена перед глазами рассеялась, я осознаю, что это глупая затея. Несмотря на просторное одеяние незнакомца, понятно, что он достаточно крепок и запросто со мной справится. Поэтому я огибаю его – он шествует в Блэкхит – и устремляюсь вперед, в туманную дымку. Может быть, дорога и впрямь бесконечна, а никакой деревни и вовсе нет, но я должен в этом убедиться сам.
По своей воле я не намерен участвовать в игре безумца.
11День четвертый
Просыпаюсь с хриплым стоном, раздавленный монументальной махиной – брюхом моего нового тела. Помню только, как в изнеможении упал на дорогу, по которой шел много часов, воя от ярости, но так и не обнаружил деревни. Чумной Лекарь сказал правду. Из Блэкхита не сбежать.
Дорожные часы на прикроватном столике показывают половину одиннадцатого. Хочу встать, но тут из двери в соседнюю комнату появляется какой-то человек, подходит к серванту и опускает на него серебряный поднос. Незнакомцу с виду лет тридцать; он высок, темноволос и гладковыбрит. Внешность у него приятная, но в целом ничем не примечательная. На крохотном носу сидят очки, глаза устремлены к окну. Он молча пересекает спальню, распахивает шторы и открывает окно, из которого видны сад и лес.
Я в изумлении слежу за ним.
Его движения до странности точны и четки. Он действует быстро и слаженно, не тратя лишних усилий, словно экономит силы для каких-то великих трудов.
С минуту он стоит у окна, повернувшись ко мне спиной. Холодный воздух врывается в комнату. Создается впечатление, будто от меня чего-то ждут, что эта пауза выдерживается ради меня, но я понятия не имею, что делать. Чувствуя мое замешательство, он прерывает свои бдения, подходит к кровати, берет меня под мышки и приподнимает в сидячее положение.
За его помощь я расплачиваюсь стыдом.
Шелковая пижама насквозь пропитана потом, а вонь немытого тела вызывает резь в глазах. Не обращая внимания на мое смущение, мой помощник берет поднос, осторожно опускает мне на колени и снимает с него крышку. На подносе красуются тарелки со свиными отбивными и огромной порцией яичницы с беконом, а также чайник и кувшин молока. Обычно такое обилие еды меня бы напугало, но сейчас, умирая от голода, я набрасываюсь на нее, как дикий зверь; высокий человек – судя по всему, мой камердинер – скрывается за китайской ширмой, откуда слышен звук льющейся воды.
Перевожу дух и озираюсь. В отличие от скромно обставленной спальни Белла, эти покои купаются в роскоши. Красные бархатные шторы струятся по окнам, алыми лужицами застывают на синем ковре. На стенах – яркие пятна картин, лакированная мебель красного дерева отполирована до зеркального блеска. Очевидно, тот, в чьем теле я нахожусь, пользуется большим уважением в семействе Хардкасл.
Камердинер возвращается и видит, как я, объевшись, с тяжелым вздохом утираю салфеткой жирные губы. Наверное, ему противно. Мне тоже противно. Чувствую себя боровом у кормушки. Как бы то ни было, камердинер невозмутимо убирает поднос и подставляет плечо под мою руку, помогая подняться с кровати. Бог знает как часто он проделывает этот ритуал или сколько ему за это платят, но мне и одного раза хватает. Почти волоком, как раненого с поля боя, он ведет меня за ширму, к ванне с горячей водой.
И там начинает меня раздевать.
Несомненно, все это часть утренних процедур, но я сгораю от стыда. Мне претит это чужое тело, при ходьбе обвислые складки плоти на ляжках мерзко трутся друг о друга.
Я безуспешно пытаюсь отогнать помощника.
– Милорд, вы не смо… – Он осекается, тщательно подбирает слова: – Вам будет неудобно принимать ванну самому.
Хочу послать его подальше, пусть удавится, лишь бы оставил меня в покое, но понимаю, что он прав.
Закрываю глаза и покоряюсь.
Уверенными движениями он расстегивает на мне пижамную рубаху, стягивает с меня штаны, по одной поднимает мне ноги, чтобы я не запутался в пижаме. Через несколько секунд я остаюсь нагишом, и мой помощник почтительно отступает на шаг.
Открываю глаза, вижу свое отражение в большом зеркале на стене. Я похож на гротескное изображение человека: кожа желтушная, вспухшая, из гнезда волос в паху выглядывает вялый пенис.
От стыда и отвращения я невольно всхлипываю, исторгая глубокий стон.
На лице камердинера возникает удивленное выражение, на миг сменяется насмешливым. Впрочем, это открытое проявление чувств мимолетно.
Он
