И уже ночь. Горит керосиновая лампа.

Опираясь на стол локтями, внимательно слушает Штерн хитроумного японского дипломата.

2. Всходы

— Как вы хотите, а я этому желторожему не верю, и баста… Снегуровский! Поддай пару!

— Ведро давай!

— Возьми у Шамова!

— Здесь, здесь… на!

— Ффффффшшшшшш, — белые клубы пара вырываются из каменки и жмутся под потолок.

— Еще поддай!

Ффффффшшшшшш, — верхняя половина бани исчезает в молоке.

Из белой пелены свисают вниз волосатые ноги. Тела не видно.

— Э-эээх! Здорово!.. Жжет! Грач яро хлещет веником по животу — та-а-а-к!.. Хорошо… А я все-таки не верю, товарищ Штерн, не верю. Хитрит, желтая собака.

— Я сам, товарищ Грач, не верю… то есть не верю в его искренность, но мне кажется… (Дай-ка мыло!..) мне кажется, что в его словах есть много справедливого…

Белая пена покрывает курчавые волосы.

— А я не понимаю, — Снегуровский, стоя посреди бани, растирает мочалой грудь, — я вот не понимаю… не могу догадаться, какая у него тайная цель… Шамов! потри-ка спину.

— Погоди, сейчас… Вфурррр! — Шамов тычется головой в шайку — ну, давай!

— Мне кажется подозрительным — продолжает Снегуровский — что Изомэ… (Повыше, повыше, между лопатками!)… усиленно рекомендует нам идти в тайгу.

— И мне тоже, — отвечает Штерн, — но вместе с тем он прав, что сопротивление бесполезно, то есть не то, что совсем бесполезно… Но наступление мы не остановим, а силы потерять можем, если примем бой по фронту, отстаивая деревни. Но почему это рекомендует Изомэ, я что-то не понимаю… Искренности его, я уже сказал, не верю.

— Во-во! — беснуется Грач, жестикулируя веником. — Что вы?.. Японцев не знаете? Да если японец что говорит, то все наоборот понимать надо. И по-моему тут просто: напугать япошка хочет… (Ааааа! сволочь! Шамов! дай, брат, другой веник)… Я и говорю… Они знают, что с нами нелегко справиться… Уже пробовали. Вот и хотят хитростью взять: авось, мы испугаемся, да пропустим их. А там они и укрепиться успеют. Нет!.. По-моему встретить их, биться… не пускать. Ну, отдадим несколько деревень… Зато они, как увидят, чего это стоит, то, глядишь, и побоятся поглубже-то нос всунуть. По-моему, товарищ Штерн, так.

— Нельзя.

— Да почему?

— А если мы в таких боях весь наш кадр потеряем… Тогда что? Ведь мы этим все движение погубим на долгое время. Нам ядро сохранить необходимо. Колчаку жить недолго осталось: советская армия подходит к Омску. Изомэ это подтверждает.

— Эх! Изоме-е-е!..

— Да мы это и без него знаем.

— Знаем-то знаем, да все-таки… Поддай-ка пару, Снегуровский.

— Да куда тебе, к дьяволу! И так кожа лезет.

— Вы мне скажите одно — говорит Шамов, опрокидывая на себя шайку — брррр, фуу, ааа!.. Вот зачем Изомэ откровенничал, если врать хотел.

— Во-первых, мы не знаем, насколько он откровенничал, а во-вторых… — Штерн замолкает.

— Ну, что во-вторых?

— Во-вторых он хотел…

— Что?

— А чорт его знает, что!.. Должно-быть… чтобы у нас головы кругом пошли. Я знаю одно: мы будем поступать так, как нам подсказывает собственная голова… вне зависимости от указок Изомэ. Я говорил это на собрании, говорю это и теперь: фронтового боя нам принять нельзя.

Грач с яростью запускает в каменку ковш воды.

— Ааааааа!.. Сволочь! — орет Снегуровский — что ты делаешь?

— Да… я… только пару поддать, — смущенно говорит Грач.

— Пару поддать… Чего ж не предупредил? Смотри… всю спину сжег.

— Ну, не сердись. Дай я тебя холодной водой окачу.

3. Начало жатвы

Замолкли.

У каждого в голове тревожные мысли путаной вереницей ползут.

Впереди плеяда тяжелых, зловещих дней. Нужны решения продуманные, твердые, но… Отсутствует самое важное: ясность.

Молчат.

Грач кончил париться. Сердито скребет ногтями мыльную шевелюру. В каждом мускуле узловатого тела протест против… против чего-то… Грач сам не знает, против чего.

Снегуровский сидит на полке, полусогнувшись. Широкие ладони скользят по изгибам ног, по животу, груди и обратно… Массирует.

Шамов наполняет шайку холодной водой и поднимает вверх. По телу мелкая дрожь в предвкушении холодного потока. Немного колеблется… Потом разом опрокидывает шайку на голову — Ввввв, бррррр, хааааа… Окатился… Наливает вторую.

Штерн в предбаннике одевается.

Молчат.

— Товарищ Штерн! — дверь предбанника настежь. На пороге высокий партизан. Винтовка через плечо, в руках нагайка… Конный.

Снегуровский сверху кубарем…

— Борисовец! В чем дело?

— Товарищ Снегуровский! На Одарку напали японцы. На автомобилях приехали. Завод сожгли. В Спасске, говорят, два эталона японцев высадилось… В Никольске тоже. Никита Паншин приехал. Говорит, японцы на Ивановку двинулись.

Молча, быстро одевается Штерн.

Остальные застыли.

У Шамова вода из шайки на пол.

Грач широко открыл глаза. Мыльная пена, воспользовавшись случаем — пеленой по глазному яблоку.

— Ааа, чорт! — говорил я вам…

Грач злобно плещет водой в лицо и трет глаза кулаками.

Встрепенулись.

— Говорил я вам… обманет япошка… Через две недели… Как же?.. Вот и дождались. Ууууу!..

— Одевайтесь быстрее! Жду на совет. Товарищ ординарец! идите за мной.

Штерн быстро уходит. За ним — ординарец Снегуровского.

— Ну… что ж?.. — Снегуровский делает три приседания и начинает одеваться.

Грач сжимает кулаки…

— Хорошо… увидим.

— Да! Я не меняю своего плана. Выясните положение на местах… Если началось общее планомерное наступление, то больших боев не давайте. Размыкайте фронт и пропускайте японцев вглубь. В крайнем случае отходите сюда. До свидания, товарищ! Товарищ Зарецкий! вас я немного задержу.

— Ладно.

— Ээээх! — Грач машет рукой.

4. Фантастическая ночь

Ущербленная луна багровым пятном вылезает из-за опушки леса. Вот забралась на седловину двух сопок и, скосившись, смотрит на дорогу.

По дороге гуськом едут три всадника.

Добрые кони идут размеренно крупной рысью. Ритмичный стук копыт да изредка звякание подковы нарушают ночную тишь.

Снегуровский впереди. Он возвращается в свой район.

Задумался.

Мысли тугие, тягучие, как эта ночь, что прощальным приветом августа зажала, затянула сопки черным холодом.

— «Ну… что ж… — думает Снегуровский — посмотрим. Даааа… Пропустим. Хотя конечно… попытаться задержать надо… Хммм… Изомэ… Скотииина!»

Что-то дергает руку Снегуровского.

Это лошадь споткнулась и мотнула головой, потянув повод.

— Ты что?.. А?.. Устала?

Снегуровский слегка натягивает повод и пускает лошадь шагом. Наклонившись,