– Полностью с вами согласен, Лев Давидович. Но отчего сторонники Франко должны быть глупцами? На его стороне большая часть офицерского корпуса и генералитета Испании. Не растеряли же они все свои умения, – наконец обернувшись к Троцкому, произнес полковник.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что каким-то образом противнику удалось вскрыть наши намерения и принять контрмеры. Их разведка, даже на уровне полковой, вполне могла обнаружить скопления войск.

– Но как они могли узнать о месте основного удара, если наши части уже начали действовать значительно южнее? Причем им неизвестно о том, что их действия являются лишь отвлекающим маневром. А потому и сражаются они не за страх, а за совесть.

– Намекаете на предательство? – вскинул бровь генерал.

– А вы считаете, это не так? – парировал Троцкий.

– Причина может крыться в одной-единственной разведгруппе, упущенной нами перед наступлением. Сосредоточение близ фронта больших сил, тогда как с началом действий на юге здесь продолжает сохраняться затишье. Очевидно, что это неспроста, – выдвинул свою версию полковник.

– И как же вы тогда могли допустить, чтобы разведчики противника шастали по вашим тылам как у себя дома?! – возмутился Троцкий.

– Мы сделали все возможное. Но, повторюсь, не следует считать мятежников дураками и никчемным неумехами. Военное счастье переменчиво.

– То есть вы хотите сказать, что все кончено?

– Все только начинается, – возразил как всегда невозмутимый генерал, вслушиваясь в сирену воздушной тревоги. – Просто давайте каждый будет заниматься своим делом. Вы – моральным духом и решимостью интернационалистов идти до конца. Мы с господином полковником – военным руководством войсками.

Миаха и без того позволял Троцкому слишком многое. И тот возомнил, что способен диктовать генералу свою волю. Миаха нуждался в нем, не возражал против всевозрастающей роли политработников, но всему есть предел. И в корне неверно то, что сведения сначала поступают в политотдел и только потом – к командованию. Еще немного, и Троцкий начнет принимать решения военного характера. Вот уж чего допускать никак нельзя.

Полковник Рохо оказался прав. Вслед за артиллерийским обстрелом последовал воздушный налет. Но тут уже должна была сказать свое слово республиканская авиация.

Германские и итальянские летчики, проходившие обкатку в испанском небе, – это серьезные противники. Но на стороне республиканцев помимо испанских пилотов сражались и представители других стран. Русские, англичане, французы, американцы, поляки, мексиканцы и прочие. Уж куда-куда, а в авиацию набирали лучших, и недостатка в кадрах не было. Куда чаще не хватало машин, но только не пилотов.

Несмотря на яростное противодействие, бомбардировка все же вышла довольно болезненной. Хадраке пылал. Хватало пожаров и на станции. Рвались снаряды в горящем эшелоне. Один либо невероятно храбрый, либо безумный машинист подцепил охваченные огнем вагоны и отталкивал их в отстойник.

С чисто технической стороны сами снаряды не взрывались. Срабатывали заряды, разбрасывавшие в разные стороны болванки, лишенные запалов. Но это ничуть не умаляло подвига храбреца, буквально бросившегося в пасть смерти. Благодаря его самоотверженности удалось спасти не меньше половины состава.

Наконец вздрогнул и их бронированный вагон. Штабной состав потянулся со станции дальше в тыл. Не дело командованию руководить сражением, находясь под обстрелом. Их дело думать, принимать решения и отдавать приказы. Выверенные, вдумчивые и самое главное – своевременные. А уж воплотить их в жизнь найдется кому. Как достанет и храбрости, и решимости, и умений. Каждый должен быть на своем месте.

– Товарищ генерал, разрешите доложить! – В вагоне появился подпоручик с шевроном штабного вестового.

– Слушаю вас. – Вид молодого офицера возбужденный, но генерал совершенно спокоен.

– Противник предпринял артиллерийский обстрел мест сосредоточения девятой, четырнадцатой и шестнадцатой интербригад. Ураганным огнем противника части приведены в расстройство. Командиры бригад приняли решение об отводе и перегруппировке частей.

– Что значит «отвод»?! – вклинился в доклад Троцкий.

– У вас все, товарищ подпоручик? – спросил Миаха, не обращая внимания на выходку идеолога.

– Так точно, товарищ генерал.

– Сведениями относительно состояния дел у тринадцатой интербригады не обладаете?

– Только на уровне слухов, товарищ генерал.

– И каковы они?

– Бригада продолжает занимать свои позиции и с успехом отбила массированную контратаку противника. Прошу прощения, но больше мне ничего не известно. Как не могу и поручиться за достоверность этих сведений.

– Я понимаю, товарищ подпоручик. Можете идти. Лев Давидович, я уже просил вас оставить военные вопросы нам, – едва закрылась дверь за вестовым, устало вздохнул генерал.

– Мне следовало все же настоять на том, чтобы на острие удара были русские и латышская бригады. А не эта сборная солянка.

– Эта, как вы выражаетесь, сборная солянка на семьдесят процентов состоит из испанцев, и их успех будет иметь больший политический вес. Русские же полки, будь они трижды коммунистическими, станут в первую очередь ассоциировать с добровольческим корпусом. Мы с вами это уже обсуждали.

– Но тем не менее они бегут. В то время как немецкие антифашисты, польские и французские коммунисты стоят на своих позициях насмерть!

– Они не бегут. Командиры выводят свои части из-под сосредоточенного контрартиллерийского удара. И действуют совершенно правильно. Относительно же тринадцатой бригады сведения недостоверные.

Эти сомнения были рассеяны буквально через десять минут, когда прибыл следующий ординарец. Молодой офицер с горячечным блеском во взгляде на бледном лице нес руку на перевязи, но был полон решимости непременно выполнить свой воинский долг. Мальчишка не старше девятнадцати лет.

Из его доклада следовало: несмотря на серьезные потери из-за переизбытка личного состава на переднем крае ввиду планировавшегося наступления, бригада продолжает удерживать занимаемые позиции. Уже отбито две контратаки франкистов, уничтожено большое количество живой силы и техники. Артиллерия противника продолжает обрабатывать позиции республиканцев, в то время как их пушки по большей части молчат.

Паренек держался из последних сил, а потому доклад его был довольно сумбурным. Немногим подробней оказалось и поспешно составленное письменное донесение, отражавшее лишь главные моменты и опускающее частности. Что вполне объяснимо, когда вокруг кипит бой.

– Ну что я говорил! Держится интернационал! Несмотря ни на что, держится! – с апломбом заявил Троцкий, едва молодой офицер покинул штабной вагон.

– Ничего удивительного. Они лишь надлежащим образом выполняют свой воинский долг, – пожал плечами генерал. – К тому же находятся не в чистом поле, а на хорошо подготовленных позициях. Так что сравнение по меньшей мере некорректное.

Миаха переглянулся с Рохо. Троцкий выделил только то, что хотел выделить и в чем разбирался. Генерал как военачальник уступал полковнику, но даже он осознавал, что сведения относительно слабой артиллерийской поддержки не могут не вызывать опасений. Уж о чем о чем, а о достаточной концентрации орудийных и минометных стволов они позаботились.

Чуть позже выяснилось, что артиллерийские и минометные батареи подверглись массированному обстрелу. Минимум треть была либо утрачена безвозвратно, либо нуждалась в ремонте. Сильно пострадал личный состав.

Командиры были вынуждены менять дислокацию, дабы вывести подразделения из-под накрытия. Однако вскоре попадали под обстрел и на запасных позициях. И вновь смена позиций, на этот раз в незапланированные точки. И это вроде как помогло. Но урон, нанесенный личному составу, орудиям и боезапасу, весьма существенный.

Обстрел бригад в местах сосредоточения близ линии фронта еще можно было объяснить сведениями, полученными противником