Хорошее здесь пиво, свежее, с легкой горчинкой. Давно такого не пил. Я прислонился спиной к дощатой стене и прикрыл глаза от удовольствия. Сейчас был редкий момент, когда и война с ее опасностями, и столица с интригами были одинаково далеки от меня. Можно было не заботиться о выражении лица, не следить за каждым сказанным словом, можно просто тихонько посидеть у стеночки в шумном зале трактира и, не привлекая к себе ничьего внимания, получить наслаждение от пенного напитка.
Третий Ивангородский полк расквартировали на зиму в Бобровске, а Белогорский и Зеленодольский полки отвели на зимние квартиры в Усолье. Также между двумя городами поделили и пленных. Многие недоумевали по поводу моего решения оставить всех пленников. Предложения поступали самые разные – от роспуска всех нижних чинов по домам до предъявления требований выкупа за них тимландской короне или использования в качестве бесплатной рабочей силы.
Ну, а я хотел предложить государю нашему Ивану Федоровичу организовать поселения тимландцев вдоль границы с Силирией. А что? Сначала на ограниченный срок, так сказать, во искупление своей вины. Дать им землю, налоговые послабления сделать. Глядишь, приживутся, еще и родственников соблазнят с родины хорошими условиями жизни. Пусть обживают этот малозаселенный край, естественно, в обмен на охрану границы. Это должно отвадить силирийцев от посягательств на так называемые спорные территории, и тогда одной головной болью у таридийского царства станет меньше – сейчас-то чуть не раз в два года приходится гонять туда войско, чтобы образумить наглых соседей.
Но это всё так, прожекты. Пусть самодержец со своим старшим сыном сами решают судьбу пленников. А пока сотню самых знатных и представительных из них мы послали в Ивангород в сопровождении драгун майора Шторма.
А мы с Григорянским задержались в Бобровске. Нужно было решить вопросы по укреплению здешней границы, дабы не повторилась ситуация с нападением тимландцев, а также принять наш нечаянный приз в виде корабля с грузом фрадштадтских зеркал и тимландского золота.
Зеркала и часть золота я сдал местному казначею по описи, дальше уже была не моя забота, как этот груз попадет в столицу. Другая часть золота была обменяна на рубли и выдана войскам в качестве премии, всё честь по чести, заслужили. Еще я распорядился отправить деньги семьям погибших.
Всё это заняло пару дней, но задержаться пришлось чуть подольше. Местная элита устроила соревнования по возданию нам почестей. Пришлось посетить несколько балов, где двух столичных князей изо всех сил старались охмурить местные красавицы и где меня, о ужас, даже учили танцевать.
Не знаю, насколько сильно сопротивлялся охмурению Григорянский, но в дороге постоянно какую-то Василису вспоминал. Обхохочешься: Василий и Василиса! Но это его дело, пусть сам разбирается. Со мной же у бобровских красавиц ничего не вышло. Как-то я даже не сразу заметил, что всех местных девиц невольно оцениваю по «стобальной шкале Ружиной»: вон та – двадцать пять баллов, а вот эта где-то тридцать два – тридцать три балла. Не то чтобы я влюбился в Наталью Павловну, но… Стоило признать, что среди всех встреченных в этом мире представительниц слабого пола именно она больше всех соответствует моим представлениям о женской красоте. А если еще взять в расчет столь немаловажное для меня качество, как наличие ума, и то, что она не побоялась под носом у Глазкова пытаться решать мои проблемы, то у графини Корбинской и вовсе не предвидится конкуренток. А может, и влюбился…
– Ну, здравствуй, Миха Холод! – мое уединение было самым беззастенчивым образом нарушено молодым человеком в длинном овчинном тулупе, плюхнувшимся на лавку прямо напротив меня.
– Мы знакомы? – недовольно поморщился я.
Подошедший не спешил отвечать на вопрос, внимательно изучая мое лицо прищуренными глазами. Сам он выглядел уставшим: худое, изможденное, заросшее черной бородой лицо, потрескавшиеся губы, темные круги под глазами. И вместе с тем благородное происхождение товарища не вызывало никаких сомнений – чувствовалась в нем порода дворянская. Как бы то ни было, но я не знал этого человека, что, впрочем, не отменяет возможности знакомства с ним настоящего князя Бодрова.
– Ну, надо же, ни намека на узнавание, – знакомый незнакомец в восхищении прицокнул языком, – неужто и вправду тебя так хватанули по голове, что отшибли память?
– Мне повторить свой вопрос? – я с сожалением поставил на стол недопитую кружку пива, осторожно смещая левую руку поближе к рукоятке кинжала.
– О, Бодров! Ты изменился, стал жестче, решительнее, – в голосе говорящего проскочили нотки удивления, – но стал ли сообразительнее, вот в чем вопрос? Неужели нет никаких предположений по поводу моей личности?
– Предположения есть, поверить в них боюсь. Потому что если я прав, то тебя здесь просто не может быть, – действительно, невелика задачка – Михой Холодом князя Бодрова называло весьма ограниченное число лиц. – Но тогда и ты не должен удивляться моей забывчивости, ведь твои люди приложили к ней руку.
– Так себе с сообразительностью, Бодров, – грустно усмехнулся Андрей Воротынский, – не преувеличивай возможности моих людей. Их едва хватило на то, чтобы вытащить меня с каторги. Куда уж там организовывать на тебя охоту! Да и незачем это делать, ведь ты ничего плохого мне не сделал!
– Интересная версия, но с чего же тогда все эти неприятности?
– Источник неприятностей у нас с тобой, Миха, один. И имя ему, – Воротынский на всякий случай оглянулся и понизил голос, – Никита Андреевич Глазков. Наболтали мы по пьяному делу лишнего, ну так сколько раз так бывало-то? А в этот раз дошло всё до ушей начальника Сыскного приказа, и он ухватился за эти разговоры обеими руками.
– Историю о том, как мы мечтали выкинуть из очереди на престол Федора, я знаю, – поспешил предупредить я. Выслушивать этот бред еще раз не было никакого желания.
– Хорошо, что знаешь. Сбережем время. Об этом мы говорили, пока с нами был царевич Алешка. Указы сочиняли, должности распределяли – дурачились по полной программе. Ну, а когда Алешка уснул, мы с тобой продолжили линию. Я поинтересовался, не хотел бы ты занять таридийский престол? Ведь для этого нужно всего лишь подвинуть не одного, а двух царевичей. Следующий-то в очереди на
