Милкен заявил о своей невиновности через две недели, тайно войдя в здание Манхэттенского федерального суда за три часа до запланированного предъявления обвинения. Это была его первая встреча с судьей, которой поручили вести его дело, – Кимбой Вуд, недавно назначенной Рейганом. Молодая женщина с длинными, ниспадающими на плечи темными волосами, она отличалась мягкими манерами и живым умом. Ничто в ее послужном списке не говорило о том, каков будет ее подход к громкому делу о мошенничестве с ценными бумагами.
Милкен, загорелый и внешне спокойный, даже расслабленный, стоял между Лайменом и Флюменбаумом перед судьей Вуд. Его жена Лори сидела с Сэндлером сзади, на первой скамье, среди заполнившей до отказа зал суда многосотенной толпы, состоящей преимущественно из репортеров. «Как вы себя чувствуете, в физическом отношении?» – спросила судья Вуд. «Хорошо, ваша честь», – ответил Милкен. «Находитесь ли вы под наблюдением терапевта или психиатра?» «Нет, ваша честь», – ответил он. И действительно, адвокаты Милкена считали, что по сравнению с несколькими предыдущими неделями его душевное состояние заметно улучшилось. В какой-то мере облегчение принес сам факт предъявления обвинения, особенно в силу того, что последнее по-прежнему в значительной степени основывалось на утверждениях Боски. Милкен вновь обрел уверенность в том, что он победит в суде. «Что вы желаете заявить суду?» – спросила судья Вуд. «Невиновен, ваша честь», – твердо ответил Милкен.
Теперь Милкен в полной мере испытал на себе ту дурную славу, что в свое время выпала на долю Боски. Когда он вышел из здания суда и поспешил к ожидавшему его лимузину, фаланге нью-йоркских полицейских в касках пришлось сдерживать толпы зевак и телевизионщиков. Сотни его сторонников были одеты в футболки и бейсбольные кепки с надписью: «МАЙК МИЛКЕН, МЫ ВЕРИМ В ТЕБЯ». Основные клиенты Милкена развернули беспрецедентную по своим масштабам кампанию в поддержку обвиняемого в уголовных преступлениях: они выкупили в «Уолл-стрит джорнэл», «Нью-Йорк таймс» и ряде других газет целые страницы под пропагандистские объявления с этим лозунгом.
Однако лживость промилкеновской «пиар» – пропаганды становилась все более очевидной. Привлечение Милкена к суду повлекло за собой новую волну свидетелей, заключивших сделки с государственным обвинением. Наибольшую пользу из них принес, надо полагать, Дэвид Соломон, который дал исчерпывающие показания о своих махинациях на пару с Милкеном в случаях с Finsbury и MacPherson и о других преступлениях. Рид Хармон – еще один служащий отдела в Беверли-Хиллз, вовлеченный в операции Боски, – был защищен иммунитетом и тоже дал показания. Операции Милкена с Columbia Savings and Loan, включая противозаконные сделки ради налоговых послаблений, стали предметом интенсивного расследования.
В марте 1989 года состоялся первый судебный процесс по делу, возбужденному на основании показаний Ливайна и Боски, – суд над Лайзой Джонс, обвиняемой в лжесвидетельстве. Линия защиты, выстроенная ее адвокатом Брайаном О'Нилом, не содержала, по большому счету, ничего, кроме попытки вызвать у присяжных заседателей сочувствие к молодой женщине, некогда убежавшей из дома. Джонс заняла место для дачи свидетельских показаний и, плача, сказала присяжным следующее: «На заседании большого жюри мне стало страшно… Я думаю, что я отвечала на вопросы неправильно просто потому, что не помнила, как все было на самом деле». Суду присяжных потребовалось всего четыре часа, чтобы признать Джонс виновной по всем пунктам: пяти – в лжесвидетельстве и двум – в препятствовании отправлению правосудия. При чтении вердикта Джонс рыдала. В комментарии, явно адресованном другим, потенциальным свидетелям, Романо, в частности, сказал, что государственные обвинители относятся к лжесвидетельству «очень серьезно».
Предстояло, однако, намного более важное разбирательство – суд над Риганом и сообвиняемыми по делу Princeton-Newport. Прежде сторонники Милкена часто говорили, что они не думают, что присяжные смогут понять столь сложные финансовые дела. Судебный процесс начался в июне, длился пять недель, и даваемые на нем показания зачастую были утомительными и трудными для понимания. Присяжные прослушали дюжины пленок, изъятых во время облавы на штаб-квартиру Princeton-Newport. Свидетелями на процессе были уволенный из фирмы Уилл Хейл и, что имело более важные последствия, Фред Джозеф. Как свидетель обвинения в федеральном суде Джозеф разъяснил правила внутреннего распорядка Drexel, запрещавшие торговать ценными бумагами клиентов.
Присяжные совещались всего лишь два дня – относительно малый промежуток времени, учитывая сложность 64 самостоятельных пунктов обвинительного акта. Подсудимые увидели в этом признак того, что их оправдают; Джеймс Риган же никогда и не сомневался, что никакой суд присяжных не признает его виновным. Как сказал в своем заключительном слове Картушелло, подсудимые были, помимо всего прочего, виновны в «высокомерной убежденности в том, что все настолько запутанно и специфично, что никто не сможет свести разрозненные факты воедино».
31 июля, когда присяжные заседатели вернулись в зал суда, Зарзеки, один из главных фигурантов по делу, широко улыбнулся и показал зрителям большие пальцы рук. Приподнятое настроение улетучилось, как дым, когда старшина присяжных вынес вердикт: подсудимые признаны виновными по 63 из 64 пунктов. Жены многих подсудимых плакали.
В офисе Robinson, Lake царило уныние. Больше всех расстроен вердиктом был, по-видимому, Кен Лерер, который с особенной горячностью предсказывал оправдание или, в худшем случае, отсутствие единогласия присяжных[108].
Однако вердикт о виновности нескольких соподсудимых не принес обвинителям немедленного прорыва, на который они надеялись. Несмотря на усиление давления со стороны прокуратуры, Ньюберг и Риган, двое подсудимых, которые, надо полагать, могли сообщить обвинителям ценные сведения о Милкене и Фримене, по-прежнему отказывались давать показания.
Упорное нежелание Ригана сотрудничать с обвинением означало, что почти все направления расследования по делу Фримена исчерпаны. Картушелло и Макинэни продвигались вперед с огромным трудом. Никто из Goldman, Sachs не «нарушал строй», что в какой-то мере являлось отражением той господствовавшей в фирме слепой преданности ее интересам в ущерб интересам отдельных партнеров, которая в свое время стала ее доминантой на поколения вперед. Ухватившись за статью в «Джорнэл», обвинители стали разрабатывать версию о Beatrice, допросив «Кролика» Ласкера на предмет его звонка Фримену. Ласкер заявил, что ничего об этом не помнит. Все более теряя надежду на успех, обвинители дошли до того, что предложили Тейбору судебный иммунитет в обмен на любые показания, способные обеспечить прогресс в деле Фримена. Но Тейбор, чувствуя, что следствие толчется на месте, отказался. Про Уигтона, можно сказать, забыли.
Живя во Флориде, вдали от основных событий,
