Добавить к ним еще один было бы и с практической точки зрения трудно, а с политической — так и вовсе невозможно.

MPG продолжало настаивать на Ростоке, организовало поездку в город с приемом у мэра, который расписал все преимущества места и провел обзорную экскурсию. Я жестко противился Ростоку, сказал MPG, что в город мне ехать незачем и лучше я останусь работать в Мюнхене. У меня сложилось впечатление, что прежде MPG считало все мои возражения пустыми угрозами. Но в тот момент они поняли, что я и вправду не поеду в институт, если он будет в Ростоке.

Так что разговоры о местоположении института продолжились. Я бы остановился на двух вариантах, двух городах Южной Саксонии, Лейпциге и Дрездене. Они смотрелись вполне перспективно. Большие города с налаженными давними индустриальными традициями, руководство земли всемерно старалось эти традиции поощрять. К тому же в Саксонии планировали открыть еще один институт Макса Планка. Во главе его должен был встать яркий ученый, финн по происхождению, Кай Симонс. Он занимался клеточной биологией.

И я встречался с ним, когда в аспирантуре занимался вирусными белками в клетке. Его институт обещал стать прекрасным местом. По моей задумке наши институты могли бы располагаться рядом, с общим кампусом, чтобы по возможности образовывались связи между нашими группами. Но к сожалению, германская государственная структура не позволила этим мечтам сбыться. Чтобы два крупных института Восточной Германии были одновременно основаны в Саксонии, еще куда ни шло, но чтобы оба в Дрездене — совершенно невозможно вообразить. И так как Кай планировал Дрезден раньше нас и уже обосновался там, то мы обратились к Лейпцигу. И нам он понравился.

Город с красивым центром, мало пострадавшим в войну, с великолепной культурной индустрией, музыкальной и художественной, и, что еще важно, с зоопарком. Значит, имелась возможность договориться о каких-то помещениях, где Майк Томаселло сможет изучать когнитивные способности обезьян. В Лейпциге находился университет, второй по старшинству в Германии. Из разговоров с университетским руководством я понял, насколько это место было политизированным в гэдээровские времена — может, даже сильнее, чем другие университеты Восточной Германии. Вероятно, из-за того, что там имели дело с тонкими материями — готовили преподавателей и журналистов. Многие лучшие профессора, кто по склонности, кто по необходимости, вступали в коммунистическую партию, а после развала ГДР вынуждены были уйти в отставку.

Несколько профессоров в результате покончили с собой. На своих должностях остались в основном те, у кого карьера в ГДР была средненькой. У некоторых карьерный рост застопорился по политическим мотивам, но большинство из них ничего особенного не достигли в силу тех же причин, по каким это происходит и на Западе: недостаток таланта, отсутствие честолюбия, другие жизненные приоритеты.

На опустевшие вакансии в политически дискредитированном университете пришли ученые из Западной Германии. Но если ты состоялся на Западе, то у тебя нет особых причин срываться на Восток и искать дополнительных приключений на свою голову. Так что для многих из тех, кто приехал, это был способ отсрочить профессиональную смерть.

Все яснее становилось, насколько нам повезло с возможностью организовать институт с нуля, не таща за собой тяжкий груз непростой истории. Дрезденский университет, конечно, встречал новое время более подготовленным, но нельзя же хотеть сразу всего. Я надеялся, что и Лейпцигский университет со временем приобретет гибкость, необходимую, чтобы двигаться дальше. В безусловный плюс Лейпцига нужно записать его замечательную комфортность для жизни, лучше, чем в Дрездене. Я уверен был, что люди сюда поедут. В 1998 году наша группа переместилась во временную лабораторию в Лейпциге.

Мы работали изо всех сил: нужно было и продолжать исследования, и заниматься организацией института. Это была опьяняющая жизнь. MPG выделило нам внушительные средства, позволившие мне устроить лабораторию мечты, в которой все отвечало нашим нуждам и соответствовало моим представлениям о функционировании моего отдела. Пусть в нем не будет закрытых комнат для совещаний, пусть еженедельные рабочие встречи и собрания руководства проходят у всех на виду. Я не хотел, чтобы создавалось ощущение, что эти встречи только для избранных и приглашенных, а хотелось, напротив, чтобы каждый мог зайти, послушать, поучаствовать в дискуссиях и уйти, если нужно.

Я надеялся привлечь в институт людей из других стран. Если приглашаешь студентов и ученых жить и работать на новом месте, то очень важно создать условия для нормальной социальной жизни, чтобы они прижились в коллективе среди своих коллег и местных студентов. Поэтому я убедил архитекторов, что нам нужны в здании специальные места для теннисных столов, для настольного футбола, а при входе в институт решено было поставить десятиметровую альпинистскую стенку. А на крыше, памятуя о социальной роли сауны в моей родной Скандинавии, я уговорил архитекторов построить и сауну.

Но самое важное — для работы с древней ДНК я устроил по своему проекту “чистую комнату”. Вот тут-то и объявилась во всей красе моя паранойя по поводу загрязнений и пыли с прилипшими современными ДНК. “Чистая комната” на самом деле занимала не одну комнату, а несколько. Они располагались в подвале, куда можно было внести чистое оборудование, минуя все помещения, где работали с современными ДНК. В чистом помещении вы сначала оказываетесь в прихожей, и там нужно переодеться во все стерильное. Затем перейти в отсек “грязной” обработки: например, там мололи костные образцы в порошок. А оттуда уже был выход в самый внутренний отсек, где проводились манипуляции с экстрагированием ДНК. Здесь же, понятно, хранились в морозильниках и ценные экстракты с ДНК. Всю работу мы делали под вытяжным шкафом с очищенным воздухом (рис. 7.1). Вдобавок весь воздух подавался в помещение через специальные фильтры. Фильтр имел отверстия размером в две десятитысячных миллиметра, воздух поступал туда сквозь решетку в полу и, очищенный, возвращался в комнату. Мы предусмотрели не один, а два таких комплекса, чтобы можно было параллельно работать с разными объектами, например с неандертальцами и вымершими животными. Из комнаты в комнату не разрешалось переносить никаких реагентов или оборудования, и если вдруг в одной из комнат обнаружится загрязнение, то другая избежит этой участи. Я чувствовал, что с такой оснасткой можно спать спокойно.

^{Рис. 7.1. Самый внутренний отсек в одной из наших “чистых комнат” в Лейпциге. Фото:}