Впрочем, это уже из другой оперы. Но суть одна – нельзя спасти человека, который не желает быть спасенным. Нравится Терещенко быть таким уродом? Вот пускай и остается таким. Больше она трогать его не станет, близко не подойдет, хоть все цветы мира начнут падать ему на голову.

Она лишь сейчас поняла, что амариллис был сорван не просто так. Это была месть. Грязная глупая месть. Только человек, знающий, как сильно Таня любит цветы, мог сделать такое да еще подсунуть ей на парту. На, мол, любуйся. Будешь и дальше на меня наезжать, со всеми твоими цветами будет такое – их разобьют, растопчут, уничтожат.

Таня в очередной раз перебрала промокшие тетради, вытянула из-под обложки раскисший листок.

Все, она будет заниматься своими любимыми растениями и перестанет отвлекаться на всякую ерунду. Пропал амариллис – и ладно, в следующем году вырастет новый, и тогда она обнесет его колючей проволокой и подведет ток высокого напряжения, чтобы никакая мышь близко не подошла.

Таня провела ладонью по скукоженной страничке.

Ничего святого, все залили.

В самом мрачном расположении духа Таня пришла в столовую. На завтрак давали ненавистную ей пшенную кашу.

Нет, день сегодня явно не удался. Таня взяла тарелку, откопала среди залежей вилок ложку и уселась на лавку, тяжело положив локти на стол. Вокруг бурлила жизнь. Над головами пробегающих учеников покачивалась печальная хельксина.

Жалко, что цветы сами не могут дать сдачи. Оторвал листик – получай в лоб ядовитым соком.

Таня довольно фыркнула. Она представила, как высокая толстая береза изгибается, чтобы дать пинка хулигану, вырезавшему на ее стволе неприличное слово.

Хельксина странно дрогнула и закачалась сильнее.

А лучше устроить так: проходит под деревом злостный уничтожитель растений, а дерево ему – хлоп по макушке тяжелой дубиной. Вон у нас сколько деревьев, на всех хватит. Сразу же расхочется листья рвать и ветки ломать.

Мимо нее протопал Терещенко. Он нес пустую тарелку к столику для грязной посуды.

Вот бы сейчас упал на голову Терещенко цветочный горшок. Это была бы хорошая месть. Он – им. Они – ему. Все по-честному.

Хельксина опять качнулась, и стало видно, что кашпо, в котором стоит горшок, держится на честном слове, висит буквально на одной тонкой веревочке.

Ну, давай, падай!

Хельксина дернулась, под тяжестью горшка кашпо наклонилось.

– Венька, давай скорее! – позвали Терещенко от двери. Он сделал быстрые два шага и уже протянул руку, чтобы поставить тарелку на стол, как вдруг на то место, где он только что стоял, ухнулся тяжелый горшок. В столовой воцарилась секундная тишина, а потом все вокруг загомонило, закрутилось. Кто стоял близко к месту происшествия, отпрянули назад. Кто ничего не видел, рвались вперед. Одна Таня среди этого всеобщего водоворота стояла, упершись взглядом в болтающееся в воздухе пустое кашпо.

– Как интересно, – раздался рядом спокойный голос. – Висел, висел – и вдруг такое... Какая неожиданность!

Таня быстро повернулась. Рядом с ней стоял режиссер. Невысокий старичок, что приходил к ним на урок истории. В руках у него была тарелка с кашей, и он явно собирался сесть за Танин стол.

– Я смотрю, у тебя непростые отношения с цветами. – Старичок быстро устроился на шаткой лавке и окунул ложку в белесо-желтое месиво. – Они постоянно падают. И не жалко несчастные растения?

Обычно ученики ели быстро – зачерпывали по полной ложке, почти не жевали. Старичок вел себя аккуратно, набирал каши на кончик ложки, осторожно отправлял ее в рот. И при этом все время улыбался.

– Знаешь, кто ты?! – подскочила к столу Сонька «Энерджайзер» и нависла над подругой. – Знаешь? – Она сжимала кулаки, силясь подобрать верное слово, но у нее не получалось. – Он влюбился! Он там плачет! А ты со своими цветами совсем!.. Ему плохо!

Таня растерялась. Если бы на нее не смотрел так внимательно этот странный режиссер, она что-нибудь и ответила бы. А так она только хлопала глазами, не в силах выговорить ни слова.

– На себя посмотри! – выдохнула она наконец и отодвинулась по лавке к дальнему краю стола. – И что ты в эту любовь вцепилась, – пробормотала она смущенно. – Как помешались все на этой любви...

– Тебя саму расколдовывать надо! – выпалила Веревкина. – На, съешь, может, полегчает!

И она бросила на стол пару звонко цокнувших друг о друга грецких орехов.

– Какие у вас интересные игры!

Не успела Таня проводить взглядом пробирающуюся сквозь толпу подругу, как неприятный звук снова заставил ее вздрогнуть. Старик длинным тонким пальцем тыкал орех в шершавый бок. Таня голову готова была дать на отсечение, что при каждом прикосновении раздавался еле слышный звон.

– А знаешь, я хочу дать тебе роль в моей постановке. – Старик оторвался от изучения ореха и поднял глаза. – Приходи после занятий в актовый зал. Там будет репетиция. – Он поднялся. Его тарелки на столе уже не было. Может, он и вовсе не завтракал? – А орехи ешь. Очень полезная вещь.

Старик пошел из столовой, унося с собой крики и гомон. Ученики потянулись в коридор, оставив около входа на кухню толстую повариху, склонившуюся над упавшим горшком.

– Вот ведь, – всплеснула она руками. – Я бы свалилась с такой высоты – точно разбилась. А этому – ничего.

На непослушных ногах Таня вышла из-за стола. На полу стояла невредимая хельксина. Только горшок от падения немного треснул, и сухие листочки облетели.

– Чудеса, да и только, – вздохнула повариха, с трудом наклоняясь, чтобы поднять цветок. – Как не убило никого? Таким же по макушке – и все.

По спине Тани пробежали неприятные мурашки. И как она могла пожелать, чтобы на людей нападали деревья? Что это она стала такой жестокой?

Задумавшись, Таня повертела в руках два грецких ореха. Один неожиданно раскололся. На ладонь упало ядро. Целое, крупное.

– Чудеса, – кивнула Таня, отправляя очищенный орех в рот. И уже раскусив его, вспомнила слова старика о том, что есть орехи очень полезно.

Полезно, полезно...

«Что же теперь будет? – испуганно думала Таня, поднимаясь в класс. – В кого я превращусь?»

Весь урок Таня с испугом прислушивалась к своим ощущениям. Если бы старик не трогал орехов, она бы даже задумываться не стала – съела и съела. А теперь ей все казалось, что в организме у нее происходят какие-то необратимые процессы. Крылья вырастают, как у Дюймовочки, или ноги покрываются шерстью, как у хоббитов.

Оттого, что ее сейчас больше волновала она сама, чем судьба растений, Таня и не заметила, как сильно опечаленный последними событиями Терещенко обрывает листья на плюще. Внешне этот плющ был совершенно безобидным. Небольшие листочки кленовидной формы слегка подрагивали каждый раз, когда кто-нибудь касался этого сильно разросшегося растения. Плющ был очень цеплючий, так и норовил ухватиться за проходящего мимо. Плющ давно привык к тому, что его усики и листья все время обрывают, и даже, кажется, только пышнее становился от этого.

Терещенко мял в руках жестковатые листья и задумчиво глядел в окно, где отражался весь класс и в том числе Таня. Его длинные пальцы с обкусанными ногтями медленно пропитывались зеленым соком.

Когда учительница по географии в рассказе об Африке перешла от общих географических положений к народонаселению этого дивного континента, Терещенко громко цыкнул зубом, словно у него там что-то застряло – хотя что там могло застрять, на завтрак они ели одну кашу? – и полез пальцем в рот.

Учительница как раз говорила о пигмеях, использовавших в качестве оружия плевательные трубки, из которых выпускали стрелы с наконечниками, пропитанными ядом, когда Терещенко стал медленно