— А у вас есть при себе какие-нибудь документы? — уже начиная что-то понимать, чуть дрожащим голосом спросил Павел Архипович.

— Что вы, товарищ Белецкий! — заговорил мужчина громким шепотом и стал озираться по сторонам, словно боялся, что с улицы их разговор кто-то услышит. — Как можно при себе возить такие документы. Под городом полно банд националистов. Схватят и убьют обязательно, как только увидят, что мы из исполнительной советской власти. А без документов мы просто так… катаемся. Правда, Микола?

— А то! — засмеялся водитель и, повернув руль, поехал по узкой дороге между пирамидальными тополями, которая вела с шоссе к шахте…

Горюнов снова и снова набирал номер квартиры, в которой его звонка должен был ждать Ивлиев. Длинные гудки выматывали, как выматывает нудная зубная боль. В его кабинете сидели начальник милиции и военный комендант города.

— Все, что у нас есть, это взвод связи, — говорил комендант. — У них даже пулеметов нет. Два мотоцикла и велосипеды. Полуторка еще весной развалилась. Есть сержантская школа — наиболее боеспособная часть. Комендантский взвод — это инвалидная команда. Под Ратой стоит саперный батальон, но численность у него не более стрелковой роты. У тех хотя бы есть автоматическое оружие и автотранспорт. Я все время вызываю их по рации, телефонная связь уже нарушена. Посылать связистов мне кажется бессмысленным. Будем только терять людей, а связь не восстановим. А у нас каждый человек на счету.

— У меня в городском отделении 64 человека, — стал докладывать начальник милиции. — Есть два ручных пулемета и 14 автоматов. Патронов очень мало. Из кобурного оружия «ТТ» и «наганы». В ОСОАВИАХИМЕ есть боевая винтовка и один рабочий пулемет. Если вместе с инструкторами собрать кружковцев, кто покрепче, то можно пару стрелковых взводов собрать, но оружия нет. Из конфиската я вооружу человек 10–15. Опять же патронов почти нет. Пока связь была, велел всем участковым службам и милиционерам из пригородов вернуться сюда, но, думаю, им уже не добраться. Какова все же цель бандеровцев и когда их можно ждать в городе?

— Главная цель — дамба. Взорвут дамбу, и все. Тогда ущерб городу будет нанесен страшнейший, — заговорил Горюнов. — С разрушением химзавода все вокруг на десятки и сотни километров будет отравлено. Мы срываем им выполнение приказа, но они могут попытаться взорвать дамбу иными способами. Не только из-под земли. Например, прямой атакой на нее.

— Значит, — пожал плечами комендант, — максимум сил к дамбе, занимать круговую оборону и держаться до прихода помощи. Остальное второстепенно. Как ни печально, но с нашими наличными силами только так.

— Дамбу мы им взорвать не дадим, — уверенно ответил Горюнов. — Дамбу и шахту мы закроем. Боюсь, что вот тогда они и кинутся к химзаводу. У них не останется выхода, как только взрывать его, нанести максимальный ущерб городу. А это — городской комсомольский и партийный актив, исполком, суд, камера предварительного заключения. Там, между прочим, еще содержится кое-кто из подполья и пособников.

— Рискуем, — качнул головой комендант.

— Если будем играть в «тришкин кафтан», риск еще больше. Надо действовать по логике. Нашей и их логике. На все сил не хватит, не удержим. И тогда конец.

Ивлиев телефона не слышал, потому что на чердаке из слухового окна осматривал в бинокль окрестности города. Час назад он пытался дозвониться до Горюнова, но того не было на месте. Майор ситуацию знал не только со слов Ивлиева, были у него и иные источники информации. Василий очень надеялся, что фронтовой опыт майора подскажет ему, как рациональнее распорядиться крохами гарнизона города. Как, какое чудо поможет сорвать планы националистов? Сообщение наверняка уже ушло по ЗАС связи во Львов. Там отреагируют быстро и поднимут все окрестные части, а главное, полк НКВД. Что бы ни случилось здесь с нами, понимал Ивлиев, бандеровцев из города уже не выпустят. Не успеют они удрать.

Входя в квартиру и бросая у входа на тумбочку бинокль, Василий услышал, как надрывается телефон. Когда он подбежал, аппарат перестал трезвонить. Горюнов, больше некому! Подняв трубку, он стал крутить диск, и в этот момент в городе что-то гулко ударило. Задрожало стекло в шкафу, и до него дошло, что в трубке нет гудков, даже фона нет. Удар? Взрыв? Так… кажется, взорвали городскую телефонную станцию. Глупо, но решительно. Сами без связи, но и мы теперь без нее… Хотя у военных есть радиостанции… пробьемся!

Положив трубку, Ивлиев вздохнул и посмотрел в окно… Где-то над крышами поднимался столб дыма, прозвучало несколько одиночных выстрелов, потом автоматная очередь… из «шмайсера». «Началось! Раз у меня нет связи с руководством, — подумал Ивлиев, — я должен выполнять последний полученный мною приказ. Но он касался мирного времени и предлагал мне сидеть и не показывать носа. А теперь в городе бандеровцы, вероятно, большими силами. И мое место на улице. Я должен сделать то, что вместо меня не сделает никто». Достав из стола пистолет и две запасные обоймы, он рассовал все по карманам пиджака и направился к двери.

Ивлиев не пробежал и двух кварталов, когда стрельба на окраинах стала усиливаться. В основном с юго-западного, западного и северо-западного направлений. Затем она разразилась совсем рядом, за углом, и вдруг резко стихла. Кричала какая-то женщина, истошно лаяли собаки. Ивлиев выбежал на перекресток и увидел тела двух милиционеров. Один лежал на боку, выставив куда-то в сторону ствол «ППШ», второй скорчился на переднем сиденье трофейного немецкого мотоцикла с коляской. Двигатель мотоцикла работал на холостых.

Василий осторожно снял тело убитого и положил на брусчатку. Барабанный магазин был почти пуст. Он достал из брезентового чехла на поясе убитого второй, полный барабан, бросил его в коляску, прыгнул на сиденье и, резко тронув мотоцикл с места, погнал его в сторону окраины… к шахте 16-бис.

Белецкого вытащили из машины возле третьего террикона и поставили перед невысоким плечистым молодым мужчиной в кожаной куртке и немецкой мягкой фуражке. Павел Архипович сразу узнал его. Это тот самый человек из леса, который приходил к нему с помощниками и требовал схемы и чертежи. И он угрожал расправой над дочерью. Через два дня после их последнего визита Таня и пропала. Все такие же злые глаза, все такой же брезгливо искривленный рот. И нервная рука лежит на черной кобуре на поясе.