Почему – я знаю. Этот козёл специально подсунул некачественные боеприпасы.

Опускаю пистолет-пулемёт и выхватываю Глок – перейти на пистолет проще. Поражаю две мишени и бегу дальше. Вот теперь я смогу что-то сделать и с автоматом – очистить оружие от несработавшего патрона, сменить магазин – я не знаю, сколько ещё некачественных патронов в нем – и к следующему рубежу прибежать уже с работающим основным оружием.

А крики и толчки инструктора – мне на них плевать. Я с детства выработал в себе умение не обращать внимания на других. И вступать в контакт с этим миром только на своих условиях.

– Неплохо, сэр…

– Для кабинетной крысы 40+ ты хочешь сказать?

– Да нет, вообще неплохо. Большинство пехотинцев, – обычных я имею в виду, – не покажет вашего времени. И как минимум пару раз налажает с заложниками.

В Триангл – отличный тир. А Дэйв в нем – отличный инструктор, он всё-таки ушёл из оперативной группы Дельта, но держится поблизости. Владельцы тира наняли его на приличное жалование – потому что на обучение к бывшему инструктору Дельты всегда очередь.

Конечно это лишь верхушка айсберга. На самом деле Дейв никуда не уходил, он по-прежнему служит стране. Только – не в отряде Дельта, а в SAD. Дивизион специальной активности ЦРУ США. Только нелегальные операции без уведомления Конгресса. Если кто-то из нас облажается – государство не признает, что мы выполняли приказ. Мы же – и я и Дейв – относимся как так называемому «чёрному эскадрону» Дельты, Black sabers, чёрные сабли. Это ещё более секретная структура, на стыке Минобороны и ЦРУ. Мы ведём войну с исламскими экстремистами внутри страны теми же методами, какими легальные структуры ЦРУ и Минобороны ведут с ними войну за океаном. Я возглавляю этот эскадрон, а Дейв является моим сержантом (по армейским меркам) и отвечает за силовые операции и личный состав. Чёрные сабли представляют собой первый в истории США «эскадрон смерти».

Поскольку все, или почти все, наши цели имеют гражданство США – каждая наша операция является тяжким преступлением и нарушает, по меньшей мере, с десяток законов США. Если любому государственному служащему становится известно о наличии заговора с целью совершения террористического акта, он должен сообщить об этом ФБР, а не похищать, пытать и ликвидировать возможных заговорщиков. ФБР должно арестовать этих типов, а прокуратура – выдвинуть против них обвинение в суде.

Проблема в том, что это уже не работает. Мodus operandi[47] террористов начиная с 2001 года кардинально изменился, мы проводили исследования. Если такие теракты как атака на американские посольства в Кении и Танзании, на эсминец «Коул», события 11 сентября готовились группами людей в течение месяцев, а возможно и лет, то современный террорист спонтанен, почти все теракты последнего времени совершались одиночками и без подготовки. Или почти без подготовки. Афганец увидел, как целуются двое мужчин, разозлился, взял автоматическую винтовку, которая у него, кстати, была законно, пошёл в гей-бар и уложил 49 человек. Другой подонок, кстати говоря, гей – угнал грузовик и направил его на людей на бульваре в Ницце. Все эти люди ниоткуда не приезжали, они были одними из нас, они жили долгое время на месте, где потом совершили теракт, но частью общества так и не стали. У них не было никаких сложных планов – одному надо было всего лишь угнать грузовик, другой был лицензированным частным охранником и имел законное оружие – просто они использовали то, что у них было под рукой с предельной эффективностью. И до того как они совершили то, что совершили, – против них ничего не было, мы бы не доказали заговор с целью убийства. Французский араб – ему дали бы пару лет за угон грузовика, если бы вообще дали. Афганец-контрактник – тот вообще не совершил ничего преступного до того, как вломился в гей-бар и открыл огонь – даже за незаконное хранение оружия мы не смогли бы его привлечь.

Но эти люди все равно уязвимы. Во-первых, они социопаты, и если следить за их активностью в социальных сетях, то социопата можно установить с большой долей вероятности, для этого есть алгоритмы. Во-вторых, они треплются в социальных сетях, им важно предчувствие того что они собираются совершить, они жаждут поделиться, их распирает, они хотят чтобы люди поняли, почему они делают то что они делают. В-третьих, они скачивают или просматривают джихадистские агрессивные ролики. Если все три точки имеются – значит, возможно, перед вами новый Омар Матин[48].

Вот только взять этого Омара Матина, пока он не начал стрелять – не за что. ФБР может только запугивать. А мы решаем проблему – раз и навсегда.

Вот только… всё – это не просто незаконно. Это всё – государственное преступление. И мы – его часть.

После того, как мы закончили с моими занятиями – майор предложил спуститься в простой тир и там пострелять. Зачем – мне объяснять не надо было: в тире невозможно установить прослушивающее устройство. Оно не выдержит постоянной стрельбы.

Формально – мы пошли туда, потому что Дейв получил партию Глок 19Х. Этот пистолет – состоит из рамки 17-го Глока и более короткой верхней части 19-го – и к нему идут в комплекте магазины на 21 патрон. Эти пистолеты – отличие было только в мануальном предохранителе, которого в серийной модели нет – представлялись на конкурс на новое штатное оружие армии США – и проиграли SIG по цене. Как показывает эксплуатация новых армейских SIG, скорее всего, это была ошибка[49].

Мы расконсервировали и зарядили пистолеты. Положили заряжённые магазины на полки. Надели очки.

– На скорость?

Майор кивнул

Мы оба открыли огонь. Центр установленных мишеней – в считанные секунды превратился в рваные дыры.

– Вопрос улажен, – сказал я, – никаких обвинений предъявляться не будет.

В своё время израильтяне свернули операцию «Гнев Господень», потому что застрелили в Лиллехаммере официанта, приняв его за Али Хасана Саламеха, опасного террориста. Мне пока удалось не допустить подобного. Хотя и мы – облажались.

– Скажите, что думаете, майор. Не стоит держать это в себе.

Майор положил пистолет. Долго молчал, перед тем как ответить

– Всё… плохо, сэр. Мы стали совсем не тем, чем должны быть, понимаете? Мы … убиваем людей, которых должны защищать.

…

– В Ираке… было то же самое. Мы пришли, чтобы освободить иракцев от тирании, а сейчас… делаем то же самое. У себя в стране. Я не знаю, чем всё это кончится. Но чем-то страшным. Это тоннель, сэр. И выхода нет. Нет света в конце тоннеля, понимаете? Там нет ничего кроме тьмы.

– Вы знаете, как это изменить? Как выбраться из тоннеля – не только нам двоим, но и всей стране?

– Нет, сэр.

– Тогда заткнитесь. Я не хочу больше это слышать.

– Да, сэр.

Я понимал, что дело плохо. Очень плохо. Когда такое говорит не диктор телевидения, а