И ты, Степан, ничего не ответил, потому что и не подозревал о существовании такого письма Шумейки! Если бы ты взял в руки такое письмо, у тебя бы вспыхнули ладони.
Обо всех своих долгих мытарствах Шумейка поведала первому секретарю райкома.
Два часа Шумейка разговаривала с секретарем при закрытых дверях.
— Поганый он чиловик, Степан Вавилов, коли не признает своего сына. — Так заявила Шумейка секретарю райкома.
Потом Шумейка попросила, чтобы секретарь взглянул на ее сына, и сама привела мальчика из приемной. Рослый, лобастый паренек, черноглазый, смуглый, стоял перед секретарем райкома, потупя голову. За малые годы он много кое-чего пережил! И фрицем звали Лешу, и приблудным, и, случалось, поколачивали сверстники. На все оскорбления взрослых и детей он отвечал настороженным, тяжелым взглядом, точь-в-точь сам Степан Вавилов. Потом Леша усомнился: правда ли, что у него отец русский офицер, сибиряк?
— Чи не похож? — И Шумейка умоляюще взглянула на секретаря. По ее щекам скатились две слезинки.
Секретарь ответил:
— Очень похож. Вот подрастет, отпустит черные усы, и тогда их не отличишь — отца от сына.
— Усы? — удивилась Шумейка, смахнув слезы с лица. — У Степана Егорыча усы?
— Усы, усы! Вот такие! Как у запорожца.
— Боже ж мий! Я б его не признала. Тогда вин був без усов.
— О! — секретарь покачал головою.
— Чи пиихать мене до Билой Илани? — спросила Шумейка.
— Нет, подождите здесь. Во вторник у нас бюро, и Вавилов обязательно здесь будет. А пока — держите в тайне свой приезд. Пусть ой встретится с вами внезапно. Так будет, пожалуй, лучше. В Белой Елани у него жена и сын.
— Вин мне ще тогда балакал, шо у него е сын. Он вже взрослый, его сын?
— Второй год работает трактористом, — ответил секретарь. — А вы надолго приехали в Сибирь? Может, останетесь у нас здесь, в Каратузе? Я могу позвонить в райздрав.
— Я ще сама не ведаю, як мне быти. В Полтаву я не вернусь.
— Тогда продолжим наш разговор в среду. Я вас буду ждать.
После Шумейки секретарь долго говорил со своим помощником. Тот подтвердил, что действительно в райком приходили письма от Шумейки, и прежний секретарь получал их лично и наказал «не разглашать тайну писем Шумейки». И если бы Степан Вавилов узнал про Шумейку, то он, конечно, немедленно бы уехал на Украину, либо вызвал бы Шумейку в Сибирь, и тогда бы все полетело кувырком.
— А он, как там ни говори, тянет колхоз! И, кроме того, Агния — законная жена Вавилова. Я ее лично знаю еще с сорок третьего года, когда она работала в леспромхозе. Не женщина — а подвиг.
— А что у ней за история была с Боровиковым?
Помощник махнул рукою.
— В той истории, если разобраться, виноват сам Вавилов.
Секретарь попросил найти письма Шумейки.
— Их в райкоме нет. Я передал их Агнии Вавиловой.
— Значит, все письма Шумейки у жены Вавилова?
— У ней.
— И Вавилов ничего не знает?
— Думаю, что нет.
— Значит, фактически устроили заговор против Вавилова?
ЗАВЯЗЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
I
…Есть, говорят, у любви какое-то шестое чувство. Ни осязание, ни зрение, ни слух, ни вкус, ни обоняние не могут проникнуть в тайну сердца; как и что там? Любовь проникает всюду.
Еще до того, как Шумейка надумала ехать в Сибирь из Полтавы, она была уверена, что Степан любит ее. Особенно насторожило Шумейку гневное письмо Агнии Вавиловой, «законной» супруги, полученное еще в начале марта. Агния требовала, чтобы Шумейка прекратила писать Степану, и что он, не читая, рвет ее письма, и до каких же пор Шумейка будет надоедать мужу Агнии, Степану Егоровичу?
— Це же та самая Агния! — вспомнила Шумейка. Степан говорил ей, как его жена спуталась с каким-то парнем и родила от него девчонку, и они разошлись. — Брешет Агния. И письма мои ховает от Степушки. Сама пийду до Сибири!
И вот — приехала…
За четыре дня Шумейка многое успела узнать. И весь Каратуз исходила с Лешей, и в больнице побывала, где нашлось место фельдшерицы, и в районной гостинице подружилась с милой заведующей, Ириной, а главное — разведала про Степана.
— Бирюк. Чистый бирюк! — говорили одни.
— Вавилов? Который Вавилов? Из кержаков? — спрашивали другие.
— Шо це за кержаки? — недоумевала Шумейка.
— Не знаешь кержаков? Да ты что, нездешняя? С Украины? А! Ну, значит, кержаки это, как бы тебе сказать, дева, староверы, значит.
И Шумейка стала расспрашивать, что за люди староверы. Наговорили ей столько, что голова кругом шла! И молятся двумя перстами, и гостей не привечают, и сами в гости не ходят. Но ведь Степан совсем не такой!
Один представительный мужчина сообщил:
— Вавилов? А! Это такой председатель — зимой льда не выпросишь. Скупердяй, кержак!
И еще одна новость:
— Вавилов? Да это же, извините, полнейшее недомыслие природы! Бренчит орденами, а сам — пень пнем!
— Ох, брешете! — не выдержала Шумейка.
На Амыле, купающемся в сизом мареве, пожилой человек с удочками ошарашил Шумейку.
— Вавилов? Еще бы! Не человек, а кедр по звонкости. По характеру — чугун, не согнешь через колено, сердце — мяконькое, как из воска сработано.
Шумейка спросила про Агнию Аркадьевну.
— Агнея? Это которая? А, жена Степана Егоровича! Как бы вам сказать? Ну, баба, как все протчие, а со смыслом. Не пустышка.
— Она молодая?
— В соку. Как на погляд, как по силе — доброму мужику впору.
Шумейка невольно покраснела.
— А ты что, дева, знаешь Егорыча?
Шумейка только вздохнула. Пожилой человек догадался.
— Подумать! — удивился он. — Удивленье просто! Как ты могла проникнуть в такую крепость? Как мне доподлинно известно, Егорыч не очень-то благорасположен к вашему полу, то есть женскому. И кроме того — Агнея! Навряд ли она поделит с вами мужа.
Шумейка вовсе не намерена делить Егорыча.
— Сердце ще никто не делил!
— Сердце? Хы! Про любовь, дева, только в книжках пишут, а в приблизительности ее и во сне не бывало! Какая там любовь? — И закинул удочку в реку. — Вот жду: клюнет аль поманежит? То и сказка про любовь. Которым нече делать, те, конечно, балуются со всякой любовью. А такому, как Егорыч, какая может быть любовь? То хлеб сеет, то
