– У каждого акабадора был поворотный момент, – задумчиво кивнул Леша. – Момент между жизнью и смертью.
– Да, и что?
– И ты чувствуешь инсептерский запах как запах мороза? – еще раз уточнил Мышкин.
– Да, я же говорил!
Леша остановился.
– Ты чувствуешь запах того утра, когда лег под поезд, Никит. А я чувствую запах пожара.
– Неудивительно.
– Но это еще не всё, – Леша потер подбородок. – Вагазов – такой же, как я. Он инсептер.
Veintitres/ Бейнтитрес
– То, что ты говоришь, – полный бред, – в двадцатый раз безапелляционно заявил Никита.
Они добрались до школы без происшествий и теперь сидели, уткнувшись в серию «Дживса и Вустера» и то и дело прерываясь на разговоры.
– Почему бред, Никит? – возразил Леша. – Сам подумай. Он общается с Быковым. Он, скорее всего, виновен в пропаже Ивана Сидоренко.
– Бред, – повторил Никита, – потому что ни один инсептер не будет общаться с акабадором. То, что мы видели, – это что-то странное. Ты разве не помнишь, как на тебя накинулись в «Докторе Живаго»?
– В «Живаго» я тоже чувствовал запах паленого, – сказал Леша. – Запах моего поворотного момента. Очень явно. И я почувствовал его снова, когда дрался с Вагазовым.
– Когда я вижу Вагазова, я его не чувствую, Леш. Никто его не чувствует.
– Ты сказал, что в акабадорских архивах есть все сведения об инсептерах.
– Так и есть, – подтвердил Анохин.
– Значит, если Вагазов – инсептер, сведения о нем хранятся в питерском архиве.
– В теории это так.
– Мы поедем в Питер, – Леша сжал кулаки. – Мы найдем записи о Вагазове в питерском архиве акабадоров. Мы докажем, что он инсептер и связан с пропажей Ивана Сидоренко. И с моим отцом. Только как, пока не знаю.
Мышкин снова запустил сериал. Никита замолчал, сделав вид, что увлечен новой серией. Но по глазам друга Леша видел: не так уж Анохин и верит, что они попадут в Питер. Леша зажмурился. Он сделает всё, чтобы спасти отца.
* * *Наутро Леша с Никитой, стараясь избегать разговоров о Вагазове, отправились на урок. Первым стоял русский, и Леша нервничал, готовясь услышать результаты диктанта. Наверняка Чубыкин уже проверил. «Да это же тупой диктант, что о нем переживать», – одергивал себя Леша, но волноваться продолжал. Беспокоиться по поводу учебы было для него в новинку. «Вот как это бывает, когда готовишься», – подумал Леша.
Чубыкин вошел, и в классе сразу стало тихо. Он шлепнул на стол стопку двойных листочков и окинул взглядом класс.
– Вы не смогли написать простейший диктант, который пишут даже имбецилы в региональных школах.
Леша разозлился: слова классрука показались хамскими и оскорбительными.
– На шестнадцать человек всего две четверки. Анохин, – он бросил листок на парту Никите. – Когда вы научитесь нормально делать грамматическое задание? Штырова, – второй листок приземлился на парту Леры. – Еще одна помарка, и было бы три.
Лешино сердце колотилось быстро-быстро. Значит, всё-таки трояк. Или – того хуже – два. Потому что если Анохин не смог сделать пресловутое грамматическое задание, то он, Леша, и подавно.
– Но кое-кто из вас, – Чубыкин усмехнулся, – пошел еще дальше и решил меня обмануть. Мышкин, Пыхарев, встаньте.
Не понимая, что происходит, Леша поднялся со своего места. Следом за ним, испуганно хлопая круглыми глазами, поднялся Сеня.
– У обоих – без ошибок.
Чубыкин бросил на парты сдвоенные листочки. Леша схватил свой: ни одного исправления. Но внизу вместо пятерки стоял жирный красный прочерк.
– Кто будет признаваться первым? – Чубыкин постучал ногтями по столу.
– В чем признаваться? – осторожно спросил Леша.
– В том, что списывали, Мышкин! – рявкнул Чубыкин. – Думаете, я вам поверю?!
«Плохие оценки – мы имбецилы, хорошие – списывали. Не поймешь его», – подумал Леша раздраженно.
– Я жду, – повторил Чубыкин. – Кто первый?
Сенино лицо покраснело, он стоял, покачиваясь с ноги на ногу, и громко, напряженно сопел. Того и гляди – разревется. «Ну давай, – усмехнулся Леша. – Кто списывал, тот и признается!». Он вспоминал все дурацкие Сенины шутки, его нелепую одежду, то, как он гаденько издевался, когда Леша после первого выброса из портала оказался в душе. Вспоминал – и испытывал ни с чем не сравнимое удовольствие.
– Кто списывал, будет сегодня после уроков оттирать мужской туалет! – произнес Чубыкин. – И конечно, я позвоню родителям и расскажу, сколько талантливых детей мечтают попасть на место их кровиночки. Хотя они и так увидят всё в электронном журнале, но я сообщу персонально!
Сеня начал тихо подскуливать. Леша фыркнул: родителям будет, значит, звонить. Да пусть звонит сколько хочет. У отца телефон всё равно который месяц не отвечает, а секретарша мямлит про длительную командировку. Сеня тихонько захныкал.
– Игорь Владимирович, – еле слышно зашептал он, прижав пальцы-сосиски к красному, мокрому от слез лицу. – Не надо родителей, не надо ро-ро-родителей.
Леша смотрел на Сеню, на его трясущийся круглый живот, на шмыгающий нос. И почему-то жалел. Если бы папа был с ним, Леша бы сам боялся. Тоже, наверное, умолял бы не звонить ему. Стоял бы, мазал слезы по лицу: «Не надо звонить папе, не надо». Он хорошо помнил отцовские наказания – колючие, как ледяной душ. Никакого ремня, никакого рукоприкладства. Только покашливание: «Я разочарован». И вот этого «я разочарован» Леша боялся страшно, до зубного скрежета. Именно это сочетание простых, в общем, слов вызывало в Леше злость, обиду, панику – всё вместе. Он ненавидел разочаровывать отца. И разочаровывал постоянно.
Но теперь ему было всё равно.
– Игорь Владимирович, – неожиданно выпалил Мышкин. – Сеня не списывал. Я списывал, Игорь Владимирович.
Бесцветные глаза Чубыкина без эмоций взглянули на Лешу.
– Кто бы сомневался, – наконец произнес учитель. – Мышкин – два. После уроков возьмете тряпки у уборщицы. У меня всё. Давайте к уроку.
Леша бухнулся на свое место рядом с Анохиным.
– Ты больной? – Никита покрутил пальцем у виска. – Я же видел, что ты не списывал.
– Расслабься, – отмахнулся Леша. – Он мне бы пять ни за что не поставил. Хоть списывай, хоть не списывай.
– Не понимаю, – выдохнул Анохин.
После уроков Леша покорно зашел в подсобку, налил ведро воды, взял грязную тряпку и швабру и пошел в туалет.
– Вот черт, – вздохнул он, открыв первую кабинку.
Рядом с размазанной по стенке коричневой массой кружили две ленивые мухи.
Он стянул джинсовую рубашку и, оставшись в одной футболке, завязал рубашку на лице. От запаха это не спасло.
Такое ощущение, что школьники специально разбросали повсюду грязь и туалетную бумагу и забыли про ершик.
Окунув тряпку в ведро, Леша принялся оттирать первую кабинку.
В глазах щипало. «Идиот ты, Мышкин! Защитник нашелся! – ругал себя Леша, возя мокрой тряпкой по старому кафелю. – Ну, три теперь чужое дерьмо, три, в полугодии у тебя будет три».
– Леш?
Мышкин обернулся. Анохин. Стоит, на лице медицинская маска, в руках ершик и тряпка.
– Держи, – Никита протянул такую же маску Леше. – В
