Революция внесла коренные изменения в жизнь практически любого француза, не обошла она своими потрясениями и тихую безмятежную заводь, каковую являл собой Лувесьен. Еще в 1791 году завсегдатаем местного кафе стал некий американский гражданин по имени Джордж Грив. Он был англичанином, родившимся в Ньюкастле, в Англии. В 1780 году Грив уехал в Америку и встречался там с Вашингтоном, в 1783 году перебрался во Францию и осел в Париже. Он прекрасно освоил французский язык и стал завсегдатаем наиболее радикально настроенных клубов. Грив любил прихвастнуть, что является другом Бенджамина Франклина и Марата, сам называл себя «мятежником и анархистом первого сорта». Он явно обладал ораторским даром и даже издал во Франции несколько мелких памфлетов, но, надо полагать, особой славы на этом поприще не стяжал – в стране испокон веков столько людей прекрасно владели пером, что иностранцу тягаться с ними не имело смысла.
По-видимому, душа Грива жаждала славы, обрести которую можно было лишь в связи с каким-то громким делом, которое составило бы ему репутацию истинного патриота и борца за дело революции. Неизвестно, что навело его на мысль добиваться осуждения мадам Дюбарри – жажда известности или какая-то психологическая извращенность, любовь-ненависть, которую он испытывал к этой знаменитой и все еще привлекательной женщине, но Грив поклялся уничтожить «королевскую шлюху» и положил на это все свои силы, действуя обдуманно и методично. Похоже, англичанин сам предложил свои услуги Конвенту, вполне возможно, что такое задание доверили ему тамошние радикалы. Английская исследовательница Дж. Хэзлип склонна принять мнение одного из лучших знатоков эпохи Французской революции Г. Ленотра[71]. Помимо массы хорошо обоснованных на документальном материале исторических работ он написал монументальный 6-томный труд «Старые дома и старые бумаги» (1900–1929), в котором высказывает предположение, что Грив мог стоять за организацией кражи драгоценностей мадам Дюбарри, но весь этот хорошо удавшийся замысел был разрушен Фортом, опознавшим драгоценности. Отсюда и его бешеная ненависть к Форту, этому «дурной славы английскому шпиону и агенту Питта» и решимость отправить графиню на гильотину.
В кафе Лувесьена Грив познакомился с негром Замором, а также бывшим помощником повара Саланавом, которого управляющий Морен уволил за несколько краж вверенного ему фарфора. Оба, в особенности Замор, имели свои основания ненавидеть графиню. Грив называл туземца «врагом деспотизма» и «неиспорченным дитя природы, поклонником книг Руссо, которого не смогла развратить Мессалина[72] низкого происхождения, бывшая наложница тирана Людовика ХV». Замора чрезвычайно обижало отношение окружения графини к нему как к «ученой обезьянке», и он тщательно следил за тем, кто посещает графиню и о чем ведутся разговоры, а также куда по ночам графиня с управляющим прячут вещи из особняка.
В январе 1793 года, пока графиня проживала в Лондоне, Грив уже поселился в местной гостинице «Старая волчица» и на постоянной основе занимался тем, что настраивал местное население против благодетельницы из замка. Грив создает в Лувесьене так называемое «Народное общество», которое возглавляет лично, а руководителями «Республиканского клуба» поселения становятся Замор и Саланав. К этой троице присоединяется и итальянский мошенник Ротондо, пожелавший выудить рыбку в сей мутной водичке. Его привлекли рассказы Замора о несметных сокровищах графини, спрятанных в саду замка. Поскольку пребывание графини за границей затягивается, – паспорта выдавались уже только на шесть недель, – троица берет на себя смелость утверждать в управлении департамента Сены-и-Уазы, что графиня отсутствует во Франции с 1791 года, а потому обоснованно может считаться эмигранткой. 17 февраля 1793 года прокурор выпускает распоряжение опечатать имущество мадам Дюбарри, дабы «обеспечить как ее права, так и права нации». Управляющий Морен получает акт, которым его назначают хранителем печатей, наложенных на имущество.
Возвратившаяся в свой замок графиня 27 марта пишет письмо руководителям управления департаментом:
«Граждане руководители!
Гражданка де Вобернье Дюбарри чрезвычайно удивлена тем, что после всех обещаний, данных ею вам по причинам, которые вынудили ее отправиться в Англию, вы обращались с ней как с эмигранткой. Перед своим отъездом она известила вас о прошении, которое подала в свой муниципалитет. Вы зарегистрировали его в своей канцелярии. Вам известно, что сие является четвертым путешествием, которое она вынуждена совершить, все по тому же самому поводу.
Она ожидает, что вы снимите печати, наложенные на ее имущество. Поскольку закон не запрещает выезжать из королевства тем, чьи особые и неотложные дела призывают их в заграничные страны. Всей Франции известна кража, совершенная в ночь с 10 на 11 января 1791 года; известно, что грабители были арестованы в Лондоне; что у нее идет процесс, последнее решение по которому было вынесено лишь 27 февраля, каковой факт подтверждается прилагаемым свидетельством».
Руководители не спешат дать ответ на этот запрос. Мадам Дюбарри 29 марта посылает в Версаль Морена, но он возвращается оттуда без каких бы то ни было результатов. Графиня может вернуться в свое жилище, но печати с ее имущества не снимают. Она обращается к своей старой подруге, принцессе де Роган-Рошфор, проживавшей в Версале, с просьбой о помощи. Той удается замолвить за нее словечко вице-президенту Управления департаментом, гражданину Лаваллери, любезному и справедливому человеку, бывшему адвокату парламента, к тому же весьма неравнодушному к женским чарам. 17 мая он направляет мадам Дюбарри письмо следующего содержания:
«Гражданка!
Я прикажу как можно быстрее подать себе на рассмотрение ваше прошение, успеху которого, как мне кажется, не будут противостоять никакие трудности с учетом известности причин вашего отсутствия, если вы потрудитесь приложить к вашей записке оправдательные документы, такие как ваши паспорта или же их заверенные копии, справки о проживании и т. п. … Будьте уверены, если и существуют случаи, когда я желаю придать значение своей работе, вы имеете право создать их. Принадлежность к вашему полу дает вам право уповать на обретение спокойствия. … Тысяча извинений, гражданка, республиканец и незнакомый вам человек не должен употреблять деловой язык. Примите уверения в моем уважении и всей заинтересованности, которую вы имеете право внушать. Лаваллери, Версаль, 17 мая, год II Республики».
Это любезное письмо, не имевшее ничего общего с суровостью слога закоренелых республиканцев, по-видимому, помешало графине трезво оценить тучи, собиравшиеся над ее головой.
Она спокойно ведет переписку с Лондоном, где ее присутствие вновь становится необходимым. Как пишет ее лондонский банкир, «во всех странах судебные процессы стоят дорого, но в оной они поистине разорительны. Не
