короля Франции, Чехословакии, Польши, Бельгии и других стран. Каждая деталь имеет важное значение. И, конечно, было приятно узнать, что бедный неумеха Ланни Бэдд наконец-то увидел проблеск света. Нет сомнений, что его можно будет использовать, хотя, конечно, не в том качестве, которое он наивно предполагал.

Ланни продолжал объяснять свою блестящую идею. — "Если фюреру действительно выгодно тратить столько денег на Испанию, то он, возможно, пожелает сделать то же самое для Франции и обеспечить успех начинания. Конечно, я понимаю, что ты не можешь свободно обсуждать такие вопросы со мной, но я и не считаю, что ты должен. Я сказал барону, я представлю этот вопрос тебе, и сообщу, что ты скажешь, если захочешь сказать это мне. Хотя, конечно, нет никаких причин, почему ты не должен войти в контакт с ним напрямую. Если ты пошлёшь кого-нибудь еще, то тебе придется поручиться за него, потому что такой человек, как Шнейдер не будет разговаривать с человеком без рекомендаций. Я сомневаюсь, что он говорил бы со мной, если бы не знал моего отца, и если бы де Брюины не поручились за меня".

Очень тактично для американца. Но в то же время этой пустышке с большим самомнением говорить Курту, как вести его самые тайные переговоры, принимая как само собой разумеющееся, что Курт занимается такими делами, в которых Курт никогда не признался Ланни и никому, кроме коллег по службе. Короче говоря, это то, что американцы называют "пронырой", а немцы ein zudringlicher Geselle.

Но, конечно, Курт приложит все усилия, чтобы не позволить Ланни видеть никаких следов таких мыслей. Он будет глубоко благодарен и заверит американского плейбоя, что его откровения имели крайне важное значение. Тем не менее, Курт ничего не сможет сделать, только передать их властям в Берлине, которые занимаются такими вопросами. Он обещал не упоминать о Ланни в докладе, и если Ланни получит любую дополнительную информацию, то может быть уверен, что Курт будет признателен, и будет иметь дело с ним так же конфиденциально.

Из всего этого Ланни узнал, что Курт не собирается доверять ему, а просто использовать. Курт даже не собирался признаваться, что был нацистским агентом! Отлично! Ланни тоже будет хранить свои секреты. Это будет поединок умов, и пусть победит достойнейший.

"Кстати, Курт", — сказал искусствовед, — "ты можешь оказать мне услугу. Ты знаешь графа Герценберга?"

— Я его достаточно хорошо знаю.

— Мне сказали, что он связан с посольством. Он арендует Шато-де-Белкур, и, говорят, там есть интересные старые французские картины. Ты бывал там?

— Много раз. Я заметил несколько картин, но не обращал на них особого внимания.

— Эмили дала мне письмо герцогу де Белкуру, и я не сомневаюсь, что он разрешит мне посмотреть их, но, конечно, это разрешение должно получить одобрение графа.

— Я поговорю с ним об этом, если хочешь.

— Как можно скорее, пожалуйста. Я должен снова отправиться в Испанию, чтобы разобраться с некоторыми картинами там.

Курт спросил, как будто эта идея пришла ему в голову в первый раз: "Ты действительно хорошо разбираешься в живописи, не так ли, Ланни?"

"Некоторые люди доверяют свои деньги этому", — ответил его друг. — "В их число входит и командующий ваших ВВС!''

Глава шестая

Песнь Блонделя[17]

I

Зачем Ланни Бэдду потребовалось так много хлопот, чтобы попасть внутрь Шато-де-Белкур? Он задавал себе этот вопрос много раз и не находил полностью удовлетворительного ответа. Его разум подсказывал ему, что Труди, вероятно, там не было. Но с другой стороны, его сердце настаивало, что она должна быть там. У них, конечно, не будет двух тюрем близ Парижа. Разум заявил: "Если она еще жива, то она уже находится в Германии". А сердце: "Я хочу увидеть место, где она была". На что разум с оттенком насмешки возразил: "Хочешь спеть песню у ее темницы, как Блондель, менестрель короля Ричарда Львиное Сердце?" Сердце ответило: "Я пошел и посмотрел на старый дворец, где они держали Альфи, и нашел способ вытащить его оттуда. Возможно, я смогу сделать это снова". В самых важных вопросах у мужчин сердце обычно побеждает разум, и это осуждается школой философов, которые называют себя реалистами, материалистами, монистами. С другой стороны, это одобряется другой школой, которая называет себя идеалистами, платониками, мистиками.

Ланни пришло по почте сообщение от секретаря герцога де Белкура, говорившее, что касается мсьё герцога, то он приветствует осмотр картин мсье Бэддом, но окончательное решение принадлежит арендатору. Через несколько часов позвонил Курт и сообщил, что он согласовал для Ланни посещение шато в три часа следующего дня. Ланни сердечно поблагодарил его, и перезвонил Золтану, который с обычной для него эффективностью получил информацию о содержащихся в шато предметах искусства. Он передал эту информацию своему другу, но сказал, что, к сожалению, у него назначена встреча на время, указанное Куртом. Это устаивало Ланни, который не мог предвидеть, какие могут возникнуть ситуации, которые, возможно, будет трудно объяснить Золтану.

За пять минут до назначенного часа, автомобиль Ланни остановили перед въездом на эту величественную территорию. Он назвал свое имя привратнику, который, как он заметил, был немец. Ворота открылись, и он проехал между двумя рядами древних буковых деревьев. На заднем сиденье его автомобиля лежала Труди Шульц, связанная и с заткнутым ртом. По крайней мере, так Ланни представлял ее. Его разум сказал: "Может быть!" А сердце воскликнуло: "О, Боже!"

Здание было из серого гранита, четыре этажа в высоту и довольно обширное. Шато было построено кузеном Луи Шестнадцатого для своей любовницы и должно было быть достаточно большим, чтобы королевские особы могли там развлекаться. Оно имело башни и зубчатые стены с бойницами, напоминавшие укрепленный форпост, но его окна были широко открыты для комфорта. Когда артиллерия сделала каменные стены безнадежно уязвимыми, то благородные господа и дамы научились вверять свою безопасность величию королей Франции. Теперь дороги были заасфальтированы, и автомобили вместо позолоченных карет стояли на широких площадках.

II

Ровно в назначенный час Ланни поднялся по ступенькам, и дверь распахнулась перед ним, прежде чем он успел постучать. Немец в ливрее, узнав его имя, провёл его во французскую гостиную с высоким потолком со сложными росписями и позолотой. В глаза Ланни бросилась работа Ларжильера, и он не стал ждать особого приглашения и начал свою работу искусствоведа. Один глаз изучал даму из двухсотлетнего прошлого с башней волос на голове, похожей китайскую пагоду, с гладкими блестящими и белыми грудями и руками, с остальной частью, обрамленной объемными складками шелка светло-вишнёвого цвета. Другой глаз Ланни был направлен на дверь, откуда он ожидал появления более современного костюма.

Он появился. Молодой эсэсовский офицер, весь