заклинала его: "Свяжись с подпольем снова, и дай им деньги, чтобы продолжить работу. Не пытайся спасти меня, потому мне нельзя помочь. Не трать свое время на скорбь или сожаления, потому что то, что произошло, не изменишь, а твой долг лежит в будущем".

Да, он слышал все это и знал наизусть. Труди говорила это, и он согласился, и теперь должен подчиниться ее строгому указанию. Он не собирался рассказывать ей о президенте Рузвельте. Но из этой призрачной встречи он узнал, что может рассказать ей, и она ответила: "Для тебя это действительно важная вещь. Если сумеешь убедить Того Человека и привести его к нам, то это будет самая большая заслуга для дела".

"Но можем ли мы доверять ему? Сделает ли он действительно что-нибудь, чтобы помочь нам?" — так он спросил, колеблясь в душе.

— Никто в этом не может быть уверен. Может быть, он сам не знает, что делать. Ты можешь открыть ему глаза. Наблюдай за ним и посмотри, как он использует твою работу.

Всё, что сказало привидение Труди, имело поразительное сходство с тем, что думал сам Ланни. Но это не доказывало, что собственные мысли Ланни рождали похожие мысли Труди. Она так мыслила в течение года брака и несколько лет, предшествующих браку. Она вряд ли отказалась бы от них теперь, когда она была в мире духов, или она была в этом мире? Где она была, и кем она была? Узнай, если сможешь!

КНИГА ВТОРАЯ

Ложь всегда на троне[15]

Глава пятая

Вперед в битву[16]

I

Ланни вернулся в свою жизнь там, где он её оставил. Золтан Кертежи, венгерский искусствовед, который научил его своему ремеслу, был в Зальцбурге на фестивале и теперь прибыл в Париж. Ланни обедал с ним в его квартире, и за столом они говорили о делах. Какие картины они купили или продали, или какие имели заказы на покупку или продажу, и какие цены были уплачены или предложены. Случалось так, что Золтан знал, что искал Ланни, либо наоборот. Они помогали друг другу, и могли спорить по поводу доли в прибыли, но переходя на обычную процедуру, когда получатель настаивал на том, что он на самом деле не заработал так много. Ланни никогда не говорил своему другу, что он делает со своими деньгами, а друг должен был догадаться, что тот отдаёт их на какие-то цели.

Они говорили о политике. Золтан презирал этот гнусный мир, но сейчас было столько убийств в воздухе Европы, что их запах достиг даже обитателя самой высокой башни из слоновой кости. Учтивый и нежный искусствовед описал бедственное положение Зальцбурга, известного своей барочной архитектурой и музыкальными фестивалями, проводимыми, как бывало, чуть ниже входа в логово людоеда. Прибежище Гитлера в Берхтесгадене находилось в нескольких километрах в горах, почти у австрийской границы. Теперь фюрер приглашал к себе государственных деятелей различных малых стран и излагал им свои требования. Это означало, что они должны прекратить свое сопротивление нацистским агентам, которые приезжали к ним в качестве туристов и превращали дела их стран в хаос. Каждый день Гитлер чувствовал себя сильнее, и с каждой уступкой, которую он выкручивал из других, он становился еще сильнее.

Когда эти два любители искусства не могли больше выносить эти болезненные мысли, они музицировали. Золтан был скрипачом. Не таким виртуозом, как Ганси, но с прекрасной техникой владения смычком и прекрасным звучанием. Он играл ту музыку, которая соответствовала его мягкому характеру и деликатному вкусу. Ланни аккомпанировал ему, и это было именно то, что ему было нужно, чтобы успокоить его скрытую печаль. Они играли ранние итальянские арии Тенаглия и Перголези, и молитву, Have Pity, O Lord (Pietà, Signor'=Помилуй меня, Господи), которая, как говорят, была написана тенором Страделла. После этого они играли медленное движение из концерта Мендельсона, а когда слезы текли по щекам Ланни, он мог воскликнуть: "О, как мило", не представляясь своему другу жеманным или сентиментальным.

Перед тем как они разошлись, американец заметил: "Кстати, Золтан, вы случайно не знаете ничего о Шато-де-Белкур?" Я встретил человека, который рассказал мне об интересных старых французских картинах там.

"Я никогда о них не слышал", — ответил другой.

— Человек, с которым я разговаривал, не ценитель искусства, но его описания звучали интересно, и я думаю, что мы могли бы пойти туда как-нибудь и посмотреть.

— Вы знаете владельцев?

— Я думаю, что я встречал герцога де Белкура, но как я понимаю, место арендовано графом Герценбергом, который связан с немецким посольством.

"Это не так хорошо", — сказал венгр. — "Но если вы хотите, я могу поспрошать некоторых людей, которые могли бы знать, и поглядим, что я могу выяснить".

— Хорошо, и я сделаю то же самое. Постарайтесь сделать это, как можно быстрее, потому что у меня есть дела, которые могут призвать меня в Валенсию, а мне лучше туда добраться, прежде чем туда доберётся Франко.

— Сейчас это довольно опасное путешествие, Ланни.

— Я тоже так полагаю, но люди боятся, что их сокровища искусства могут попасть под бомбы, и они предлагают их по выгодным ценам. Одному из моих американских клиентов понравились некоторые из вещей, которые я ему описал, и он попросил меня их достать.

II

Оттуда сыщик отправился к красному дяде, жесткому старому воителю классовой борьбы, кто заставил молодого Ланни забыть веру отцов своих, показав ему, что la belle France не была дамой, достойной восхищения, какой она казалась. Джесс Блэклесс до сих пор жил в многоквартирном доме на Монмартре среди скромных людей, чьи интересы он выражал. Он переехал в квартиру на нижнем этаже, потому что подъём по лестнице был слишком тяжел для его сердца. Его верная жена бросила свою работу в партийном аппарате и помогала ему в качестве секретаря. С усилением классовой борьбы необходимо было подготовить больше речей, оформить больше документов и привлечь больше средств.

Джесс не видел свою сестру Бьюти Бэдд долгое время, и Ланни рассказал ему о новостях в своем доме на Ривьере и другом доме в штате Коннектикут. У Джесса, со своей стороны, не было никаких новостей, за исключением тех, касавшихся этого грязного предмета политики. Он был еще более пренебрежителен, чем Золтан, ибо он знал её реальную изнанку. Но кто-то должен был чистить авгиевы конюшни, и третьесортный портретист превратился в первосортного публичного разоблачителя злоупотреблений должностных лиц. Он потерял почти все свои волосы, и его череп, который был когда-то золотистого цвета на солнце Ривьеры, теперь отливал белизной в тесной атмосфере дворца Бурбонов, где разместились