купюру и передал ее консьержке. "Подержите её вещи некоторое время", — сказал он. — "Если она вернется, она вам заплатит. Merci et bonjour". Он отвернулся и покинул этот район, чтобы туда никогда не вернуться.

Глава четвертая

Plus Triste Que les Nuits[10]

I

Первым делом Ланни позвонил своей матери по телефону. Не проходили ли письма от его друга? Это слово на английском языке не подразумевает пол, но Бьюти знала, кого он имел в виду. Её острые глаза не смогли не заметить еженедельных писем, которые она послушно пересылала в соответствии с просьбой сына. Она допросила Ланни, и ей удалось получить несколько деталей, но не все, какие она хотела. Теперь она сказала ему, что не было никакого письма. Он пытался спрятать тревогу в своём голосе. Нет смысла беспокоить ее. — "Если придёт письмо, пожалуйста, позвони мне сразу в отель".

Он позвонил Рику, с теми же результатами. Там ничего не было. Он ничего и не ожидал, так как сообщил Труди, что был на пути в "Стамбул". Рику он мог сказать: "Она исчезла, я опасаюсь худшего". Ничего больше по телефону.

Рик всё понимал. Он знал, что означает для его друга неизвестность. — "Если мы можем помочь, дай нам знать, и мы сразу приедем". Но, конечно, не никакой помощи не требовалось. "Помоги тебе Бог, старина!" — воскликнул англичанин. Он не верил в Бога, но он должен был сказать что-то, что отличалось бы от обычного.

Ланни и Труди обговорили эту проблему заранее. Она просила, а он пообещал, что в случае ее исчезновения, он будет сидеть тихо. Если у неё будет возможность, она свяжется с ним. Кроме того, что он никогда не будет ничего делать, что могло бы раскрыть его связь с ней, и, таким образом, подвергнуть опасности его способность служить их делу. Он принял ее суровую формулу, что в этой войне, дело было все, а личность ничто. Таков был собственный закон нацистов, а антифашисты должны были им соответствовать в целеустремленности.

Муж сопоставлял снова и снова в уме все обстоятельства, которые относились к этому случаю. Нацисты были агрессивны по всей Европе. Они интриговали и обманывали, соблазняли и развращали. Подрывали мощь своих противников и поддерживали своих сторонников. Для них не существовал ни один закон, ни Божий, ни человеческий, только результат. Когда они пытались завязать дружбу с лицами высокого социального положения, они посылали к ним прекрасных музыкантов таких, как Курт Мейснер, способных играть Бетховена и даже сочинять Бетховена и говорить на возвышенном языке международной культурной солидарности. Когда речь шла о ведущих банкирах и промышленниках, они послали финансовых гениев таких, как Ялмар Шахт, чтобы показать, как Германия решила проблему безработицы и кризиса, как процветает немецкий большой бизнес, как никогда не процветал никто другой, даже в Америке во время бума. Не было больше никаких профсоюзов и никаких забастовок, никакой классовой войны, никаких политических демагогов, призывающих к шантажу. Когда речь шла о газетах Франции, которые всегда можно было купить за самую высокую цену, они посылали Отто Абеца с неограниченными возможностями расходов и портфелем правдоподобных передовиц, написанных в самом изящном парижском стиле, о преимуществах постоянной дружбы между Францией и Германией, и об измене европейской культуре участвующих в союзе с большевизмом.

Париж был полон беженцев из Германии и Италии. Главным образом, евреев, но и социалистов, коммунистов, демократов, либералов, пацифистов и всякого рода идеалистов. Все ссорились между собой, как они это делали в домашних условиях. Все настаивали на том, что их путь был единственно правильным способом борьбы с фашизмом и нацизмом. Эти беженцы получали контрабандой новости из Германии и Италии и доставляли информацию обратно в форме, что они называли "литературой": газет, брошюр, листовок. И, конечно, их враги с яростью с ними боролись. У гитлеровцев в Париже было их маленькое гестапо, а у Муссолини его маленькое OVRA. У доктор Геббельса был его Личный отдел Б, а СС имели свой Braune Haus. Немецкие агенты появлялись под разного рода личиной: ученых и журналистов, учителей музыки и языков, студентов, коммивояжеров, импортеров, рабочих, даже беженцев. Агентов обучали изображать из себя леваков. Их направляли в концентрационные лагеря в Германии и били там, так чтобы другие заключенные видели это. Подполье получало информацию, что они были в порядке. Тогда они могли "сбежать" в Париж, и хорошо принимались антинацистскими группами. А там сбежавшие собирали имена и адреса "товарищей" как у себя дома, так и за рубежом. Первых расстреливали, а последних запугивали и подавляли любыми мерами.

II

Как относилась французская полиция к этой иностранной гражданской войне, происходящей у них под носом? Французская полиция представляла собственников, как и полиции во всем мире. Среди французов были те, кто разделял те же идеи, что и беженцы, и они вели себя таким же образом. Правоохранительные органы рассматривали их, как нарушителей общественного порядка и потенциальных преступников. Но они получали защиту, потому, что имели тесные связи с профсоюзами и влияли на большое количество избирателей. Глава парижской полиции, пресловутый Шиапп, был во всех отношениях фашистом, открыто симпатизирующий Огненным крестам и другим местным организациям, и, возможно, Кагулярам, "людям в капюшонах", бандам убийц по образцу чернорубашечников и штурмовиков. Нацисты помогали субсидировать эти группы во Франции и заводили друзей и тайных представителей в Сюртэ Женераль и Дёзьем бюро.

Конечно, существуют пределы того, что можно, а что нельзя, в якобы свободной республике. Если досаждали известным беженцам, то случался скандал. У коммунистов и социалистов были свои газеты, выходившие большими тиражами, а им нравились сюжеты с мучениками. Как раз месяц или два назад Муссолини организовал убийство двух своих ведущих противников среди беженцев, Карло и Нелли Розелли, редакторов антифашистской газеты, выходящей на итальянском языке в Париже. Их похитили и забили до смерти в лесу. Тем же методом, который был использован в Риме, чтобы избавиться от социалистического редактора Маттеотти, вскоре после того, как дуче захватил власть. Ланни был там в то время, и его усилия рассказать внешнему миру об этом, послужили причиной его изгнания из новой Римской империи. Теперь газеты Парижа была полны историей Розелли, которая даже достигла Коннектикута. Это была плохая реклама, как для фашизма, так и для Франции. Она встревожила внешний мир, и полиция, конечно, больше не хотела этого.

Ланни был в состоянии устроить еще один случай Розелли, просто позвонив любому из американских газетчиков, которых он знал в Париже. История домчится до самых удалённых уголков земли и появится на первых страницах везде, где был grand monde