С другой стороны, если бы он сказал: "Ты больше не интересна мне, Розмэри", то нестерпимо оскорбил бы её. Он не мог сказать: "У меня теперь другая мораль", ибо она поймёт, что это отговорка, или же у неё возникнет любопытство, что за новая мораль и откуда она взялась. Он думал, не сказать ли ей, что чувствует себя плохо, но он знал, что его внешний вид противоречит этому. Короче говоря, он не мог придумать, что сказать, и должен был оставить это вдохновению момента. Опасная вещь для благожелательного человека.
XРозмэри заботилась о себе, как это хорошо умели делать дамы ее мира. Она не выглядела на свой возраст. Немного "почтенная", но никак не "раскормленная". Ланни знал, что это означало героическое сидение на диете. Жертва меньшим удовольствием ради большего. У неё всегда были пышные прямые льняные волосы. Она презирала короткую стрижку, когда на короткие волосы была мода, а теперь презирала завивку в эпоху увлечения "перманентом". Она была тем, чем ее сделала природа, доверяя ей и с полным основанием на это.
Она приняла его в своей гостиной, недавно отделанной бледно-голубым шелком. Окна были открыты, и нежный ветерок шевелил занавески. Птица пела на ветке совсем рядом с окном. "Она здесь питается хлебными крошками", — сказала Розмэри. "О, Ланни", — добавила она, — "так приятно видеть тебя! Почему ты не бываешь здесь чаще?"
Это была заявка с самого начала, и он решил уклониться. — "Эта птица должна преодолевать большие расстояния за её хлебными крошками. Я только что вернулся из Америки". Он поговорил о Робби Бэдде, который всегда был ее другом, и который передавал ей приветы. Он рассказал новости о семье Робинов, о своей матери и других общих знакомых. Такой разговор ей нравился. Она могла бы проявить интерес к общим идеям, если её вынуждали. Но она обнаружила, что это довольно утомительно, и редко делала это, если другой человек оставлял их наедине. Она рассказала ему о Берти, который был на рыбалке в Шотландии, и о своих детях, которые стали почти взрослыми, лишая их мать последней надежды скрыть свой возраст.
Некоторое время спустя он спросил: "У вас не осталось больше картин, от которых вы хотели бы избавиться?"
— О, Ланни, ты заставляешь меня говорить о противных деловых вещах! Но она вновь без труда смирилась, и они пошли в галерею. Она отметила, что Берти всегда тратит больше, чем получает. Женщины всегда "тащат из него" подарки. Когда Ланни подошел к несчастной Эми Робсарт, то посмотрел на нее некоторое время, а потом сказал: "Я знаю женщину в Штатах, которые могла бы заинтересоваться ею, если бы на неё была бы разумная цена. Женщина читает Кенилворт.
Возможно, Розмэри никогда не слышала об этом романе, но она не будет слишком нескладной, чтобы обнаружить это. — "А сколько это стоит, Ланни?"
— Я не могу тебе сказать это, потому что я получаю комиссию от покупателя, и я должен представлять ее интересы.
— Я знаю, Ланни, но ты мой друг, а я должна обратиться к тому, кому я могу доверять. Скажи, что ты был бы готов заплатить, если бы покупал картину у дилера.
— Господь с тобою, дорогая, я заплатил бы меньшую сумму, на которую согласился бы дилер, а дилер запрашивал наибольшую, которую, по его мнению, я мог заплатить. На картины действительно нет фиксированных цен.
— Скажи мне самую высокую цену, которую ты мог бы рекомендовать, как справедливую, своему клиенту.
— Ну, если бы ты назвала мне восемьсот фунтов, то я чувствовал бы, что смогу порекомендовать клиенту взять её, если предположить, что человек хотел бы такую картину.
— Это очень старая вещь, Ланни.
— Я знаю, но старые дома Англии полны старых картин, а если у них нет хорошо известного имени, то они просто диковинки. У меня есть серьезные сомнения в том, что это Гаррард, как это предполагается. И я не буду предлагать эту картину, как принадлежащую его кисти.
— Я должна буду телеграфировать Берти, ты знаешь, что это его собственность.
"Конечно" — Ланни знал, что Розмэри получала десять процентов комиссионных за ее ловкость в проведении таких сделок. Это не беспокоило Ланни.
Они вернулись в гостиную, и после того, как был доставлен чай, они снова были одни. Она выглядела прекрасно в японском шелковом платье, надеваемом к чаю, которое соответствовало бледно-голубому цвету ее комнаты. На нём были вышиты золотые цапли и заросли бамбука. Он не был уверен, что должен смотреть на нее. Но, конечно, это было сделано для него. Внезапно она воскликнула: "Ланни, мы когда-то были так счастливы! Не попробывать ли нам снова?"
Всё было, "просто и понятно", как он ожидал и боялся. "Дорогая", — ответил он — "Я нахожусь в таком же положении, как и ты, когда была молода. Я должен думать о моих родителях. Моя мать так хочет, чтобы я угомонился. А я сделал ее настолько несчастной своими эскападами. Мой разрыв с Ирмой нанёс ей удар".
Это была "копчёная сельдь[9]", ловко вытащенная при чрезвычайной ситуации. Розмэри спросила: "Что случилось между тобой и Ирмой, Ланни?"
— Ну, ты знаешь, как это. Ирма хочет одной жизни, а я хочу другой. Я думаю, что ты имела дело с этим. Она увидела, как ты высоко взлетела, и захотела на ту же жёрдочку. Теперь она попал туда, и я надеюсь, что она испытывает удовольствие, которого ожидала.
— Она, вероятно, найдёт это не таким романтичным, как она это себе представляла. Ты думаешь, когда-нибудь вернуться к ней, Ланни?
— Я совершенно уверен, что с этим всё покончено. Моя мать умоляет меня найти правильную жену и держаться за неё. Но ты знаешь мои привычки. Я никогда не оставался очень долго в одном месте, и я боюсь, что будет трудно найти жену, которая сможет меня терпеть.
Вторая копчёная сельдь порождается вдохновением! Она сработала даже лучше, чем первая.