Но, тогда — но! "Конечно, это не вся история, герр рейхсканцлер" — И лицо великого человека вытянулось. — "Герман считает, что я должен показать вам обе стороны медали, потому что вы должны принять серьезное решение, а при дружбе нельзя скрывать какие-либо факты".
— Конечно, герр Бэдд, расскажите мне самое худшее. Какие трудности вы видите?
Ланни рассказал о британской прессе, которая хвасталась своей "свободой", понимая под свободой политику публикации всего, что может вызвать интерес читателя и увеличить объемы продаж. В высоко конкурентной прессе преобладают коммерческие мотивы. Под влиянием покойного лорда Нортклиффа достоинство было выброшено на ветер и вылилось в заголовки и сенсации. Существуют, конечно, до сих пор ответственные газеты. Times, которую называют "Громовержцем", теперь принадлежит лорду Астору, который является другом фюрера. То же самое относится и к лорду Бивербруку, который владеет Daily Express и Evening Standard, а также к лорду Ротермиру, брату Нортклиффа, который владеет Daily Mail и Evening News, и зашел так далеко, что поддерживает Союз британских фашистов Мосли. На них можно было бы рассчитывать в любом кризисе. Но есть и другие газеты в состоянии поднять большой шум, выгодный профсоюзам и тому, что они называют либерализмом и демократией.
Этого было достаточно, чтобы выпустить пар из Ади, и Ланни знал, что это будет. В течение получаса без единой паузы он выплеснул свою ненависть на эту распущенную капиталистическую печать, этого ублюдка "свободы", которая позволяет ей увеличивать деградацию общества. Она принадлежит евреям и субсидируется Москвой. Оба эти факты фюрер мог доказать, и это было частью отвратительного заговора с целью большевизации Европы и всего мира. Срыву этого заговора фюрер посвятил всю свою жизнь. Для этой цели Божественное Провидение послала его в этом кризисе. Полная речь изобиловала всеми риторическими ударениями и жестами. Это, возможно, имело бы успех у семи сотен тысяч немцев, собранных на Tempelhofer Feld, или у семидесяти миллионов слушателей по радио, но он выступал перед одним американцем и четырьмя глухими стенами, если не считать подслушивающих домашних, как это было в случае с Шушнигом.
Оратор остановился так же внезапно, как и начал, это был его обычай, который знал Ланни. "Я завожусь", — сказал он, — "а у вас есть информация, которая мне нужна. Пожалуйста, простите меня и продолжайте".
"Факты, о которых я говорю вам, плачевны, Exzellenz", — ответил гость, оправдываясь. — "Но вы должны понимать, что не я создавал их. Но такому человеку, хозяину человеческих судеб, как вы, нужно говорить только правду".
— Конечно, герр Бэдд, я не ребенок и не имею ни малейшего желания, чтобы меня числили таковым. Говорите откровенно, и будьте уверенны, что я буду считать это актом дружбы.
— Я должен сказать, герр рейхсканцлер, что значительная часть британской общественности находится в нервном и возбудимом состоянии в настоящий момент. Она готова подыграть любому демагогу, который говорит им, что вы не удовлетворитесь возвратом территорий, где преобладают немцы, а нацелены на завоевания. Я не встречал людей с такими мыслями, поэтому я не могу сказать, что это из первых рук, но я знаю, что руководящие классы обеспокоены, опасаясь тех бурь общественных эмоций, которые возникают, так же внезапно, как биз на альпийском озере. Они умоляют облегчить положение для них. Дадите ли вы им время, чтобы провести изменения в порядке и по взаимному согласию? Этот вопрос, который я мне задавали десятки раз в Англии. И, конечно же, если вы сможете дать мне ответ, я буду рад передать его ключевым фигурам.
Фюрер всех нацистов не мог воспринять информацию, сидя на месте. Сначала он начал щелкать пальцами, а затем дёргать руками. Затем вскочил и начал расхаживать по комнате. Он остановился и начал прерывисто говорить, а затем глотал свои слова и заставлял себя слушать, как он и обещал делать. Когда он не смог больше себя сдерживать, то выпалил снова всё с перечислением унижений и оскорблений, пережитых им от народа и правительства Англии с тех пор, как он, сын Алоиса Шикльгрубера, стал понимать, что происходит в мире.
Сын Бэдд-Эрлинга знал, что ему нет никакой пользы стать объектом такой тирады, и на первом перерыве в лавине слов он воскликнул: "Помните, Exzellenz, я американец, и не надо сердиться на меня, когда я рассказываю вам о людях в Англии".
Великий человек воспринял это как повод, чтобы закончить разговор. — "Вы правы, герр Бэдд. Я должен дать историческому процессу время уладиться. Вы оказали мне услугу, и будьте уверенны, что я ценю это, и надеюсь, что вы никогда не будете стесняться говорить мне правду, какой она вам видится. Останьтесь теперь у меня на некоторое время, если у вас оно есть, и позвольте мне задать вам вопросы для получения дополнительной информации".
XIVВсё было прекрасно, и Ланни пошел в свою комнату в надежде, что сможет на самом деле принести мир в Европу. Это настроение длилось в течение часа или более, пока не раздался стук в его дверь. Там был Рудольф Гесс, также с целью получения информации. — "Фюрер находится в одном из его черных настроений. Что же вы сказали ему, герр Бэдд?"
Так Ланни пришлось повторить свой рассказ. Он не был уверен, каково было личное отношение нациста номер три по отношению к нацисту номер два, но он счел нужным заявить, что маршал Геринг считал его информацию из Англии такой важной, что фюрер должен её услышать. Гесс, который воспитывался среди англичан и знал их особенности, оценил это сразу. Ситуация была критической, и было важно, чтобы кто-то должен взять на себя ответственность объяснить это фюреру, который не знал английский народ, его язык или их литературу, существовала опасность недооценки их отношения. Ланни, нащупавший свой путь в лабиринтах дворцовых интриг, был рад обнаружить, что номер три согласился с номером два и разделяет его ненависть к торговцу шампанским, который никогда не имел официально назначенного номера, но, по-видимому, зарекомендовал себя как номер Четыре и, несомненно, питал надежды протолкнуться наверх.
Преданный Руди счёл своим долгом объяснить это величайшему человеку в мире, чьим служителем и почитателем он был большую часть своей взрослой жизни. Фюрер был человеком действия. Когда наступало время для действий, он двигался с быстротой охотящегося льва, и это были времена, когда он был на самом деле сам собой. В другое время он был обеспокоен и неопределенным и подверженным многим видам настроений даже склонности к самоубийству. Не было
