Меня хватило лишь на то, чтобы взять ее за руку. Этому она не препятствовала, но быстро положила другую руку на чертежи, чтобы те не унесло ветром.

Мы сидели в молчании.

Она несколько раз громко вздыхала, словно собираясь что-то сказать, но так и не решилась.

— Так думать нельзя, — наконец проговорила она, повернувшись и глядя на меня ясными серыми глазами. — Я получила то, о чем ни одна девушка и мечтать не смеет. Ни одна из знакомых мне девушек. Все, что ты показывал, о чем рассказал, что позволил увидеть… Время, которое мы провели вместе, наши разговоры, то, чему ты учил меня… Ты для меня… Я… — Она запнулась, помолчала, а потом сказала: — Ты лучше любого другого отца.

Я всхлипнул, глядя перед собой, стараясь отыскать точку, на которой мог бы сосредоточиться, и силясь проглотить слезы.

Мы так и сидели на скамье, время шло, природа наполняла мир своими звуками — птичьим пением, шелестом листьев, кваканьем лягушек. И еще рядом были пчелы. Их приглушенное жужжанье успокаивало меня.

Шарлотта осторожно высвободила руку и сказала:

— Ты их больше не увидишь.

Она встала и, держа чертежи обеими руками, словно те не утратили своей ценности, направилась к дому.

Я глубоко вздохнул, переполненный благодарностью и облегчением. И осознанием того, что теперь все, все это осталось позади.

Я долго сидел там и смотрел на пчел. Движимые усердием, они улетали и вновь возвращались. Назад и вперед.

Без устали.

Пока не изотрутся крылья.

Джордж

Мне опять не спалось. Хотя вроде как ничего не мешало. В спальне было прохладно и тихо. И темно. А почему, кстати, тут так темно-то? Раньше светлее было. Я вспомнил про фонарь. У меня так и не дошли руки его починить. Из стены по-прежнему торчали провода, похожие на червяков с головой из изоленты. Я проходил мимо каждый день, каждый день смотрел на них, и у меня сразу же портилось настроение. Одно из множества дел, которых я не сделал. Фонарь — это пустяк, и я это понимал. Свет возле двери мне не нужен, да он никому из нас не нужен. И Эмма про фонарь тоже ни словом не обмолвилась. По-моему, она вообще про него забыла. Но торчащие из стены провода напоминали мне, что все идет не так, как должно бы, что-то не работает.

Чтобы выспаться, мне нужно семь часов. По меньшей мере семь. Я всегда завидовал тем, кто мало спит и высыпается. Тем, кто приляжет на пять часов, а проснувшись, снова рвется в бой. Я слыхал, именно такие и добиваются в жизни всего, о чем только мечтать можно.

Я повернулся и посмотрел на будильник: 00:32. Когда я лег, было восемь минут двенадцатого. Эмма заснула сразу же, я тоже сперва задремал, но вскоре проснулся — сон как рукой сняло. И никак не мог найти себе места, словно матрас был утыкан иголками. Как бы я ни лег, все мне что-то мешало и кололо.

Надо заснуть. Если сейчас не усну, то завтра весь день насмарку. Может, выпить чуток?

Ничего крепкого у нас не было. Да и некрепкого тоже. Однако в холодильнике я отыскал пиво, а в буфете — стакан. Дело за открывашкой. На обычном месте — четвертом справа крючке над мойкой, между ножницами и деревянной лопаткой, — я ее не нашел. Куда же она запропастилась? Я выдвинул ящик для столовых приборов, наткнулся на штопор для вина и несколько полусгнивших аптечных резинок, но открывашки не увидел. Выдвинул следующий ящик. Эмма что, разложила тут все по-новому? Кстати, не в первый раз.

Я открывал ящик за ящиком, даже пиво в сторону отставил, обеими руками орудовал, про тишину и думать забыл. Если уж Эмме вздумалось тут все поменять, пусть потерпит! И на хрена ей столько ящиков, как только она умудрилась так забить их всяким барахлом?! И это все вроде как нужно? Пылесборники — вот что это такое! Яйцеварка, электрическая мельница для перца, даже особое приспособление, чтобы нарезать тонкими ломтиками яйца, — вещи скапливались годами, полжизни ушло, чтобы собрать их тут. Это Эмме они в свое время зачем-то понадобились. Меня так и тянуло взять мешок для мусора, свалить туда все это дерьмо и раз и навсегда избавиться от него. Выкинуть на помойку.

Но тут открывашка обнаружилась. Валялась в большом ящике вместе с шумовками, половниками и железными венчиками, в самой глубине. Да, похоже, Эмма нашла ей новое место. Я быстро открыл пиво. Больше всего мне хотелось пойти и разбудить ее. Сказать, чтобы не смела больше перекладывать вещи. Но я сдержался и отхлебнул пива. Глотку обожгло холодом.

В животе заурчало, но шарить по кухне в поисках еды было неохота. Сил не было. Ничего, пиво тоже питательное. Усталости я не ощущал, только беспокойство. Я прошелся по кухне, вышел в гостиную, схватил пульт от телевизора. Но тут взгляд мой наткнулся на стену в столовой, и я замер.

Пройдя в столовую, я остановился перед ними. Перед чертежами. Стандартный улей Уильяма Сэведжа. Который, строго говоря, остался стандартным только для семейства Сэведж. Они висели на стене, куда солнечные лучи не доставали. Оправленные в широкие полированные рамы, на которых благодаря Эмминым стараниям не было ни пылинки. Черные линии на пожелтевшей бумаге. Цифры. Размеры. Простые описания. И ничего больше. Но история, скрывающаяся за этими чертежами, началась в момент их создания, в 1852-м. Уильям Сэведж считал стандартный улей своим величайшим изобретением, которому суждено было увековечить его имя в истории. Однако тут его обошел один американец, Лоренцо Лангстрот. Американец снял сливки — разработал мерки, положенные впоследствии в основу стандартного улья. Сэведж просто-напросто опоздал. Оно и неудивительно: ни телефона, ни мейла, ни факса у них не было, и каждый из них сидел на своем континенте, ломая голову над одной и той же задачей.

За каждым великим изобретателем плетется дюжина неудачников, и Сэведж был одним из них. Так что ни денег, ни славы он так и не дождался, да и семья его тоже.

К счастью, его женушке удалось сбагрить замуж почти всех дочек. А вот с сыном, Эдмундом, дело обстояло намного хуже. С ним вообще одни проблемы были: смутьян и выпендрежник, он смолоду пристрастился к бутылке и закончил свои дни в лондонских трущобах.

Но одна дочь замуж так и не вышла. Шарлотта, самая сообразительная из всех. Та, от которой пошел наш род. Она купила билет в один конец и перебралась за океан. На чердаке у нас до сих пор стоит ее сундук — с этим сундуком она и приехала. Она и младенец. Про отца ребенка ничего не известно. В Америку они прибыли вдвоем. И сундук привезли, со всеми своими