— Нет, адресочка точно не знаю, а вы пройдитесь только по Тверской, это наша главная улица, так сразу и сами увидите, что ни окно, то портниха, и на разные цены, от самых завалящих до поставщиц высочайшего двора.

— А это что будет, а и в толк не возьму?

— А то, что эти поставщицы самих государынь и царских дочек обшивают.

— Да ну неужто? — А у самой в голове эдакие фантазии проносятся: спросят меня вышневолоцкие знакомые: кто это вам, Анастасия Петровна, это поплиновое платье смастерил? А я отвечу: та самая портниха, что шьет и царице, мы с нею вместях у одной заказываем.

Закусила я и, не теряя времени, захотела приняться за дела.

Съезжу к Иверской, разыщу портниху, да, кстати, и продам часы.

Позвала я хозяйку да и спрашиваю:

— Как ваш адрес будет, а то заверчусь по городу и домой не вернуся…

А она и говорит:

— Это действительно может случиться, уже вы запомните хорошенько. А то еще лучше — я напишу вам на бумажке, а вы припрячьте записку понадежнее.

И тут же на клочке бумаги написала адрес. Вот он: Никитская, дом 5, кв. 6. Иван Иванович захотел проводить меня. Вышли мы с ним на улицу, и, помню, в воротах на фонаре я приметила цифру пять. Иван Иванович как-то поспешно свернул за угол, другой, перешли мы какую-то площадку, тут он распрощался, и я пошла.

Расспросила дорогу, добралась до Тверской. Иду, а самой так жутко, того и гляди оглоблей в лоб ткнут. Смотрю по сторонам, ищу вывесок портнихи, а ничего подходящего не попадается. Прочла я на одной: «Поставщик Высочайшего Двора», а в окне, между прочим, товар неподходящий: колбасы да фрукты разные. Наконец попалось мне большое стекло, а за ним все женские куклы по пояс выставлены, эдакие красивые, разрумяненные и все в разноцветных блузках. Вот оно, думаю, — высочайшего двора портниха. Вхожу, спрашиваю, что, мол, возьмете за работу поплинового платья, матерьял мой. А они скалят зубы и говорят:

— Платьев мы не шьем, это не по нашей части, а вот ежели завить или причесать, — так в лучшем виде можем, пожалуйте, мадам.

Выскочила я из магазина, ажно в краску бросило. Нет, думаю, надо будет толком адрес расспросить, не иначе.

Собралась я домой, да думаю, вот только часы продам, тут ошибки не выйдет, подходящих магазинов — сколько хочешь. Захожу, спрашиваю:

— Не купите ли, дескать, у меня золотые часы мужские с цепочкой.

— Покажите, — говорят.

Повертели мои часы да и отдают назад:

— Нам такого товару не надобно.

— Почему, — говорю, — а если по сходной цене?

А приказчик эдак ядовито улыбнулся и спрашивает:

— Сколько же вы хотите за них?

— Да за сто пятьдесят отдам.

— Нет, — говорит, — красная цена вашим часам пять целковых.

— Как? — вскричала я. — Пять целковых за золотые часы?

— Да они у вас кастрюльного золота, то есть медные-с.

Как я вышла на улицу — не помню, испугалась, но не поверила: не может этого быть. Зашла к другому часовщику, а тот за них трешку мне дает.

Тьфу ты пропасть, думаю. Ну я, конечно, женского полу, провинциалка: ну а Иван-то Иванович чего же глядел?… Ну подожди же, думаю, задам я тебе. Вытащила я из кошелька записку с адресом, прочла и наняла извозчика на Никитскую. Еду, а сама от нетерпения и злости так и ерзаю, так и ерзаю на пролетке. Подкатили мы к дому, пробежала я в подъезд опять мимо швейцара с золотыми пуговицами, поднялась на третий этаж — та же дверь направо, полуоткрыта. Взглянула: над дверью номер шестой. Вхожу, а мне навстречу горничная. Спрашиваю сердито: «Что, ваш Иван Иванович будет ли дома?» — «Дома, пожалуйте», — отвечает и открывает мне дверь направо.

Вхожу и вижу: в глубине комнаты за столом сидит человек и на меня смотрит. Евонный брат, подумала я.

— Позовите ко мне Ивана Ивановича, — говорю.

А он отвечает:

— Я и есть Иван Иванович.

— То есть в каких смыслах? — спрашиваю.

— А очень, — говорит, — просто: отца моего звали Иваном и меня тем же именем крестили.

— Странно, — говорю.

А он:

— Садитесь, пожалуйста, сударыня. Скажите, вы часто страдаете головными болями?

— Вы мне, пожалуйста, тут зубы не заговаривайте, а подайте-ка лучше мне мой чемодан, что привезла я сегодня утром к вам с вокзала, да позовите скорее Ивана Ивановича.

Он ласково посмотрел на меня и успокоительно заметил:

— Хорошо, хорошо, голубушка, и чемодан ваш сейчас принесу, и Ивана Ивановича позову. Успокойтесь, не волнуйтесь. — А затем, передохнув, еще ласковее сказал: — Разденьтесь, пожалуйста.

— Это что же такое? — вскочила я. — Какое такое право имеете вы эдакие бесстыжие слова произносить? Впрочем, я вижу, все тут одна шайка мошенников и не о чем мне с вами разговаривать.

С этими словами я вышла из его комнаты и в прихожей, чуть не сбив с ног горничную, кинулась в левую дверь, в свою комнату к чемодану. Что за притча, а комната-то и не моя. Круглый стол с пустыми бутылками и какой-то полуголый мужчина в кровати.

Я так и остолбенела, а он усмехнулся пьяной улыбкой и проговорил:

— Экую красавицу мне шлет судьба.

Я бегом из комнаты, скатилась по лестнице да прямо к швейцару:

— Кто у вас, мол, проживает в шестом номере?

— Как кто, — отвечает, — да доктор по нервным болезням, Иван Иванович Белов.

— Не может этого быть, — говорю, — это квартира Зазнобушкина.

— Какого, — говорит, — Зазнобушкина, у нас такого и в доме не имеется!

— Да, может быть, вы, милый человек, запамятовали?

— Чего там запамятовать, слава те господи, двенадцатый год при доме живу и не то что по фамилиям, а и по именам каждую квартиру знаю.

Я поглядела в записку и говорю:

— Да это Никитская?

— Никитская, — отвечает.

— Дом номер пятый?

— Пятый.

— Так вот, нате, читайте сами.

— Действительно, — говорит, — адрес наш. А только в шестом номере живет доктор Белов. Тут у вас какая-нибудь промашка вышла.

Вышла я на улицу, так и плачу.

И на себя-то мне досадно, и добра своего жалко. Конечно, на мне триста рублей припрятано на шее да в кошечке больше двадцати осталось. Перееду в гостиницу, да там и заявлю в полицию. Хоть тошно мне было, а начала помаленьку успокаиваться. Как вдруг вспомнила: а паспорт у меня будто для прописки мошенники отобрали.

В гостиницу ж без документа не пустят. Тут я взвыла белугой. Села на бульваре на скамейку и ревмя реву. Подошел какой-то старичок, подсел и спрашивает:

— О чем вы, голубушка, надрываетесь?

— Как же, — говорю, — не надрываться, когда я в эдакий, можно сказать, переплет попала?

— А что такое?

Я коротко рассказала ему. Старичок покачал головой да и молвил:

— Да это, можно сказать, не поездка, а светопреставление.

— Что же, господин, вы посоветуете мне?

— Да что тут советовать, — поезжайте вы на угол Большого и Малого Гнездниковского переулка в сыскную полицию, обратитесь к начальнику, расскажите ему во всех подробностях дело, может, и будет