Толстый Густав выпрямился, громко пыхтя, – он слишком долго стоял нагнувшись. Выбрав из груды стульев тот, у которого были целы все ножки, он поставил его рядом с ковриком Офелии и уселся. Деревянное сиденье опасно скрипнуло под его грузным телом.

– Не хотите ли заключить со мной договор, юноша?

Офелия теперь видела перед собой только черные туфли да белые чулки Густава. Она дала ему понять, что слушает, мигнув несколько раз.

– В моей власти спасти вас от жандармов, – продолжил Густав своим сладеньким голоском. – Даю вам слово, что никто не причинит вам вреда, пока господин посол не примет решение. Его снисхождение – ваша единственная надежда, верно?

И он прыснул, как будто его забавляла эта ситуация.

– Если господин посол решит дать вам шанс и вы каким-то чудом ускользнете от возмездия, тогда вам придется оказать мне одну маленькую услугу.

Офелия ждала продолжения, но Густав молчал. И, только услышав легкое поскрипывание, она поняла, что он пишет. Затем он наклонился и сунул бумажку ей под нос, опустив свечу пониже. На бумажке было написано:

«Беренильда должна лишиться ребенка до спектакля в Опере».

Впервые в жизни Офелия поняла, что такое ненависть. Этот человек был ей отвратителен. А он сжег бумажку на огоньке свечи.

– Вы ведь так близки к мадам, что это не составит для вас никакого труда, верно? Только не пытайтесь хитрить, – предупредил он медоточиво. – Особа, давшая мне это поручение, весьма влиятельна. Если вы вздумаете выдать меня, у вас ничего не получится, но вашему презренному существованию тут же придет конец, ясно?

И Густав удалился торопливой мелкой рысцой, даже не дождавшись согласия пленника. Да и чего было ждать – разве Мим мог отвергнуть его предложение в такой ситуации?! Густав запер дверь на ключ, и Офелия снова осталась одна, скорчившись на грязной подстилке в темной кладовой.

Отсрочка. Вот и все, чего она добилась.

Девушка долго лежала, борясь со страхом и болью, пока не погрузилась в тяжелый сон без сновидений. Прошло несколько часов, и в двери опять щелкнул ключ. В кладовую вошли трое жандармов в черных треуголках. Офелия едва не закричала от боли, когда они подхватили ее под руки, чтобы помочь встать.

– А ну, шевелись! Нам велено тебя доставить в кабинет посла.

Они держали ее мертвой хваткой – только поэтому девушка смогла кое-как двигаться. Попав из своей темницы в коридор, она зажмурилась, ослепленная ярким светом. Коридор казался бесконечным, за его бесчисленными дверями находились другие такие же кладовые. Ренар рассказывал ей, что темницы расположены в огромном замкнутом пространстве без лестниц, без лифтов, без окон и что выбраться из него невозможно. Здесь свободно расхаживали только жандармы.

Один из них вынул белые песочные часы из маленькой ниши, расположенной рядом с дверью Офелии. Песок медленно, крупица за крупицей, перетекал в нижнюю часть. Судьба каждого провинившегося слуги, брошенного в темницу, зависела от этих часов. Его заключение кончалось, только когда весь песок пересыпáлся вниз. Говорили, что некоторые из таких часов могут переворачиваться автоматически, бесконечно. От одной этой мысли бросало в дрожь.

Офелию долго вели по коридору, через всю территорию Лунного Света. Она шла, еле передвигая ноги. Каждый шаг отдавался жгучей болью в боку. Мысли путались. Она не имела ни малейшего понятия о том, как ей выручить из этой западни Беренильду, Розелину и себя. Говорить или молчать? Офелия почувствовала себя такой одинокой и беспомощной, что неожиданно подумала: хорошо бы Торн был здесь! Она уже не держалась на ногах, когда жандармы втолкнули ее в кабинет посла.

Офелия никак не была готова к тому, что ее там ожидало.

Арчибальд и Беренильда, устроившись в уютных креслах, преспокойно пили чай и вели светскую беседу, а какая-то маленькая пухлая девочка тихо играла им на пианино. Казалось, они даже не заметили появления Мима.

И только тетушка Розелина, которая им прислуживала, нервно вздрогнула. Ее желтое лицо сделалось совсем бледным – от ярости на весь свет и от тревоги за племянницу. Ох, как хотелось Офелии броситься к ней в объятия! Девушке казалось, что это единственное человеческое лицо среди окружающих равнодушных личин.

– Мои сестры не слишком утомляют вас? – спросил Арчибальд с холодной вежливостью. – Я не уверен, что все эти репетиции так уж необходимы.

– О, девочки просто хотят произвести хорошее впечатление на нашего монсеньора, – ответила Беренильда. – Ведь эта опера – их первый официальный выход в свет.

– Но, главное, это станет вашим триумфальным возвращением, моя дорогая. Если Фарук вас увидит, я не сомневаюсь, что он захочет похитить вас из Лунного Света. Вы никогда еще не были так ослепительны.

Беренильда ответила на комплимент кокетливым взмахом ресниц, но ее улыбка выглядела несколько принужденной.

– Я не так уверена в этом, как вы, Арчибальд. Вам ведь известно, насколько ему неприятны «маленькие женские проблемы», – пояснила она, приложив руку к животу. – Пока я пребываю в этом состоянии, он откажется меня принимать. Что ж, такова цена… Я знала об этом с самого начала.

Офелия почувствовала, что у нее голова идет кру́гом. Как все это далеко от того, что она сейчас переживала… Одна женщина умерла, другую будут судить за то, чего она не совершала, а эти двое преспокойно пьют чай, обсуждая сердечные дела!

Человек, забившийся в угол кабинета, кашлянул в кулак, напоминая о своем присутствии. Это был управляющий Папье-Маше, такой тщедушный, такой бесцветный, такой жалкий, что он становился почти невидимым, когда молчал.

– Господин посол, мадам, вызванный доставлен.

Офелия не знала, нужно ли ей сейчас кланяться. У нее так болели ребра, что просто стоять на ногах уже было мучительно. Она растерянно посмотрела на Беренильду, спрашивая глазами, что ей делать. Но хозяйка лишь мельком взглянула в ее сторону. Она ограничилась тем, что поставила чашку на блюдце и приготовилась слушать. Зато тетушка Розелина, казалось, борется с желанием разбить фарфоровый чайник об чью-нибудь голову.

Что же касается Арчибальда, он со скучающим видом обмахивался своим цилиндром.

– Давайте с этим кончать! Мы вас слушаем, Филибер.

Папье-Маше водрузил на нос очки, распечатал конверт, вынул оттуда письмо и монотонным голосом прочел:

– «Я, нижеподписавшаяся г-жа Мередит Хильдегард, ручаюсь честью, что несу полную ответственность за инцидент, имевший место на похоронах г-жи Фриды. Я заказала корзину апельсинов, но ни ее содержимое, ни тот, кто мне ее доставил, ни в чем не виноваты. Мой обморок произошел из-за сильного приступа аллергии, вызванного укусом паука. Надеюсь, что полностью разъяснила данное недоразумение, и прошу принять вас, господин посол, уверения…»

– И так далее и тому подобное, – оборвал его Арчибальд, взмахнув рукой. – Благодарю, Филибер.

Управляющий, поджав губы, сложил письмо и снял очки. Офелия не верила своим ушам: кого убедит такая нелепица?!

– Итак, инцидент исчерпан, – объявил Арчибальд, даже не взглянув в сторону Офелии. – Благоволите принять мои глубочайшие извинения, дорогая!

Он обращался прямо к Беренильде, как будто единственной жертвой была хозяйка, а не лакей. Офелии казалось, что ее здесь попросту не замечают.

– Да-да, это всего лишь прискорбное недоразумение, – жеманно произнесла Беренильда, знаком велев тетушке Розелине налить им еще чая. – Бедная госпожа Хильдегард, эти пауки – сущее наказание! Они невидимы из-за иллюзий, но кишат повсюду. Ну что ж, она полежит несколько дней в постели, и все пройдет. Ты можешь идти, – сказала она Офелии, едва взглянув в ее сторону. – Даю тебе однодневный отпуск.

Офелия, как во сне, двинулась к двери. Один из жандармов снял с нее наручники, второй распахнул