Офелия поставила корзинку на скамью рядом с ней и нерешительно поклонилась. Возможно, Матушка Хильдегард и не была знатной особой, а ее манеры не отличались учтивостью, но она имела право хотя бы на скромные знаки уважения. «Она мать таких людей, как ты да я», – сказала Гаэль. Как ни глупо, но Офелия вдруг почувствовала, что чего-то ждет от этой встречи. Девушка не понимала, почему Гаэль выбрала для своего странного поручения именно ее. Но она смутно надеялась, что наградой станет какое-нибудь скромное чудо: доброе слово, внимательный взгляд, ободряющий жест, которые наконец помогли бы ей почувствовать себя здесь как дома. Слова Гаэль поразили ее гораздо глубже, чем показалось вначале.

Матушка Хильдегард неторопливо достала из корзинки апельсин. Ее крошечные глазки перебегали от него к Офелии и обратно с живостью, удивительной для ее возраста.

– Тебя прислала моя маленькая чернушка?

Она говорила хриплым гортанным голосом, но Офелия не могла определить, что было тому причиной – иностранный акцент или пристрастие к сигарам.

– Ты что, язык проглотил, малец? Тебя как зовут-то? Ты кому прислуживаешь?

Офелия беспомощным жестом указала на губы, искренне сожалея, что не может ей ответить. Матушка Хильдегард с усмешкой покатала апельсин на широкой сморщенной ладони. Потом оглядела Мима с головы до ног, поманила к себе и шепнула на ухо:

– У тебя такой жалкий вид, что это даже подозрительно. Похоже, тебе есть что скрывать, мой милый. Ладно, так и запишем.

К великому изумлению девушки, она сунула в карман ее ливреи голубые песочные часы – целых три штуки! – и отпустила, шлепнув по заду. Офелия так и не поняла, что, собственно, произошло. Она очнулась лишь в тот миг, когда Ренар схватил ее за плечо и развернул лицом к себе, как флюгер.

– Я все видел! – прошипел он сквозь зубы. – Три голубых за какую-то корзинку с апельсинами! Ты знал, в чем дело? Собрался приберечь рай для себя одного, так, что ли, предатель?!

Он был совершенно неузнаваем. Жадность и зависть погасили все следы доброты в его больших зеленых глазах. Девушка замотала головой, давая ему понять, что она ничего не знала, ничего не поняла, что ей и даром не нужны голубые песочные часы. Но тут их отвлек дикий вопль в глубине часовни:

– Держите убийцу!

Вокруг них началась паника. Знатные дамы с испуганным кудахтаньем повскакивали с мест, а растерянные мужчины столпились возле скамьи в последнем ряду, где лежала Матушка Хильдегард в своем нелепом платье в горошек, с остановившимся взглядом, бледная и застывшая, как труп.

Апельсин, который она еще миг назад держала в руке, скатился на каменный пол. И эта рука вздулась и почернела.

– Вот он! – завизжал кто-то, указывая на Офелию. – Он отравил архитекторшу!

Его крик разнесся тысячей отголосков по всей часовне. «Отравитель!.. Отравитель!.. Отравитель!..» Офелии казалось, что это какой-то кошмарный сон. Она беспомощно озиралась, видя вокруг только указующие на нее пальцы. Лишь на мгновение ее взгляд выхватил из толпы три знакомых лица: искаженное от изумления – Ренара, испуганное – Беренильды и заинтересованное – Арчибальда. Растолкав жандармов, готовых ее схватить, девушка сорвала с рук перчатки, подбежала к корзинке с апельсинами и коснулась пальцами ее ручки. Этот жест, пусть и бессмысленный для окружающих, был единственным ее шансом определить виновника. И в какую-то долю секунды она успела прочитать страшную правду.

А миг спустя на Офелию обрушился град ударов.

Заточение

Лежа на коврике, пропахшем плесенью, Офелия размышляла. Или, по крайней мере, пыталась размышлять. Она не могла как следует разглядеть помещение, в котором находилась: при побоях ей сильно повредили очки. Поправить их было невозможно: руки ей сковали за спиной. Свет проникал в комнату лишь через фрамугу над дверью, вырывая из темноты странные силуэты: сломанные стулья, разорванные картины, чучела животных, неисправные часы. В углу одиноко стояло велосипедное колесо.

Значит, вот эта старая кладовка и есть темница Лунного Света…

Офелия попыталась встать на ноги, но тотчас отказалась от этой мысли. Наручники, стиснувшие запястья, причиняли ей боль. Любое движение причиняло боль. Каждый вздох причинял боль. Вероятно, у нее было сломано ребро – жандармы не пожалели кулаков.

Они простерли свое усердие до того, что конфисковали голубые песочные часы, подаренные Матушкой Хильдегард.

Офелии не давали покоя мысли о тетушке Розелине, которая теперь, наверно, сходила с ума от беспокойства. А Торн? Знает ли он о случившемся? С тех пор как Офелию швырнули на эту прогнившую подстилку, прошло уже несколько часов, а о ней словно все забыли. Никогда еще время не тянулось так мучительно долго.

Но главное – как нужно себя вести, если за ней придут? Играть до конца роль немого лакея Мима? Или ослушаться Торна и заговорить, чтобы оправдаться? Ведь единственное доказательство ее невиновности – это чтение корзины с отравленными плодами. Но кто же поверит ей на слово? Она и сама-то с трудом верила себе.

Кроме того, Офелия понимала, что во всем этом есть доля ее вины: Матушка Хильдегард умерла из-за ее простодушной веры в людей.

Вдруг в замке повернулся ключ. Офелия вскинула голову, у нее бурно заколотилось сердце. В дверном проеме возник толстый, как бочка, силуэт человека в высоком парике. Это был Густав, старший мажордом Лунного Света. Войдя, он закрыл за собой дверь и начал пробираться по кладовой, освещая себе дорогу свечой в массивном шандале. Наконец Офелия смогла его рассмотреть. Пламя свечи выхватывало из полумрака его бескровные щеки и накрашенные губы, превращая пухлое улыбающееся лицо в гротескную комедийную маску.

– А я-то думал, что увижу вас избитым до полусмерти, – проворковал он своим сиплым фальцетом. – Наши милые жандармы как будто не отличаются особой деликатностью.

Волосы Офелии слиплись от крови, а один глаз заплыл так сильно, что она едва могла его открыть, но мажордом об этом даже не догадывался. Лакейская ливрея создавала нужную иллюзию, скрывая побои под невредимым лицом Мима.

Густав склонился над ней и сочувственно пощелкал языком.

– Похоже, вас кто-то подставил, верно? Убивать людей столь грубым способом, на дипломатической территории, в самом разгаре траурной церемонии!.. Никто не решился бы на подобную глупость, даже вы сами. Увы, я даже не знаю, что может спасти такое ничтожное создание, как вы. Госпожа Хильдегард, конечно, не святая, тут я с вами солидарен, но в Лунном Свете никогда никого не убивают. Таков закон.

Скованная Офелия не могла жестикулировать, поэтому она только удивленно вытаращила здоровый глаз. С каких это пор толстяка-мажордома волнует ее судьба? Но он наклонился еще ниже и улыбнулся еще слаще:

– Сейчас, когда я говорю с вами, госпожа Беренильда защищает вас перед нашим хозяином так пылко, словно задета ее собственная честь. Уж не знаю, чем вы ей угождаете, но она прямо-таки влюблена в вас и не скрывает этого, верно? Хочу заметить, что данное обстоятельство придает вам особую ценность в моих глазах.

Офелия слушала его как во сне. В этой сцене было что-то нереальное.

– Я даже полагаю, что госпожа Беренильда в конце концов убедит господина посла провести следствие по всей справедливости, – продолжал Густав со своим насмешливым кудахтаньем. – К несчастью, время работает против вас, верно? Наши милые жандармы чересчур усердны. Я даже слышал, что они собираются в скором времени накинуть петлю вам на шею, без всяких расследований, судебных процессов и свидетелей. Вашей хозяйке, конечно, об этом сообщат, но будет уже слишком поздно.

Офелию прошиб холодный пот, ей стало по-настоящему страшно. Что будет, если она откроет свою истинную сущность? Облегчит это ее положение или усугубит ситуацию?