— Каких — приёмов?

— Ну, к примеру, русский язык я уже слегка подзабыл. В том плане, что говорю на нём медленно, тягуче и с лёгким акцентом. Зато матерюсь, когда этого требует ситуация, бойко, виртуозно и без малейшего акцента. Действует на слушателей просто замечательно и убойно. Железобетонно — по-твоему. Рты от удивления открываются. Знать, и на нежной подкорке головного мозга хоть что-то (пусть и самая малость), остаётся.

— Ненавижу — русский мат. Ещё по юрмальской школе его помню. Убожество полное и законченное.

— Убожество, — аккуратно вдавливая в грунт последний стержень-якорь, покладисто согласился Тим. — Зато доходчиво объясняет суть обсуждаемой проблемы. Даже для тех, кто и понимать-то не умеет… Ладно, поговорю с консулом лично, не буду травмировать твою нежную дамскую психику. Всё, хватаем рюкзаки и вперёд. За правдой, славой и разлапистыми орденами…

По старой деревянной лесенке, выполнявшей здесь функцию полноценной улицы, они, затратив около трёх с половиной минут, поднялись на ровную горизонтальную площадку.

— Это — гостиница? — тыкая пальцем в громоздкое кирпичное здание, предположила Илзе. — Архитектура характерная… Ой, цветочки! То есть, полноценный газон с цветами. Странно. В продвинутом норвежском Лонгьире я ни одного газона не видела. А здесь — такая красотища неописуемая. Откуда?

— Наследство от прошлых славных времён, — пояснил Тим. — В СССР всё делали всерьёз и надолго. Даже грунт для газонов завозили морем. Вернее, и не грунт, вовсе, а самый натуральный кубанский чернозём… А какие в Баренцбурге улицы и тротуары? Сплошной бетон. Сила.

— Гордишься Родиной?

— Горжусь прошлым своей Родины. А современную Россию — терпеть не могу. Воровство повальное. Повальное, наглое и ни чем не прикрытое. Ладно, проехали. Шагаем… Кстати, соратница, у тебя нос слегка покраснел. Замёрзла?

— Ну, в общем, есть немного. Похолодало слегка. Градуса три с половиной, наверное. Не больше.

— В Баренцбурге — особый микроклимат. Здесь всегда на пару-тройку градусов холоднее, чем в Лонгьире, Груманте и Колсбее. Пришли. Сейчас примешь горячий душ и согреешься…

Администратор гостиницы (толстая расфуфыренная тётка), тут же расплылась в широченной улыбке и принялась беззастенчиво зубоскалить, естественно, на русском языке:

— О, сам Брут пожаловать изволил. Почтил, так сказать, своим высоким вниманием наш посёлок задрипанный. Какая честь, блин горелый! Я прямо-таки писаюсь от восторга неземного. Кипятком, понятное дело… Знать, кончилась мирная и спокойная жизнь. Обязательно что-нибудь учудит. Бедный-бедный Баренцбург! Пропал, совсем пропал… О, да он сегодня не один! С барышней. То бишь, с мокрощёлкой импортной и молоденькой. Ну, надо же… Если не расписаны, то в один номер не заселю. Ни за какие деньжищи. Даже, Брутушка, и не проси. Откажу и не побоюсь. Вот…

— А чего тебе, Петровна, бояться? — понимающе хмыкнул Тим. — Ты же знаешь, что я женщин не трогаю. Никогда. Точка. Так что, можешь обзываться — сколько хочешь. Только меру знай. Женщин-то я не трогаю. Но гостиницу могу спалить запросто. Или, к примеру, взорвать — к нехорошей и развратной маме.

— Не надо — обзываться, — объявила Илзе. — Не любить… Как там? Мок-ро-щёл-ка? Ну, ну… Сама есть…, э-э-э… Фе-фё-ла. Стер-ва. Ляр-ва. Кур-ва. И это… Суч-ка кра-ше-на. Точка.

— Ничего себе! Ха-ха-ха! — неожиданно развеселилась тётка. — Ох, уморила, девонька! Ха-ха-ха! Бойкая, ничего не скажешь… И это, между нами говоря, правильно. Так держать, голубка. Глядишь, и захомутаешь этого брутального негодника. Давно пора… Ну, так что, ребятки? В одном номере заселитесь? Готова, так и быть, пойти — в виде исключения исключительного — навстречу…

— В разные, — нахмурился Тим. — Причём, на разных этажах и даже в разных крыльях.

— Ну да, ну да, конечно. Всё понимаю. Бережёшься, добрый молодец? Сам себя опасаешься? Ладно, дело не моё… Давайте ваши паспорта, сама анкеты заполню. Здесь надо расписаться. И здесь… Держите ключики. Тебе, Брутушка, направо, второй этаж. А тебе, девонька, налево. И этаж, извини, третий. Всё, как и просили. Сервис наивысшего уровня. Фирма веников не вяжет…

— Лиз, — негромко окликнул Тим. — Принимай горячий душ. Отогревайся. Переодевайся. Через сорок пять минут здесь встречаемся. Пойдём обедать. Ноутбук прихвати с собой.

— Как скажешь, Брут.

— Обедать-то, небось, в «Подкову» пойдёте? — заинтересовалась Петровна.

— В неё самую. А что?

— Ничего, Брутушка, ничего. Просто… Ты же у нас в последний раз был девять месяцев назад?

— Восемь с половиной.

— Вот, и я о том же толкую. Ты в тот раз разогнал всяких наглых гопников. По-жёсткому. Как и надо. Приструнил. Объяснил — как и что. Они, понятное дело, прониклись и затихарились. Только ненадолго. Месяцев на пять-шесть. А сейчас опять оборзели, меры не зная. Никому, засранцы хамоватые, прохода не дают. Уроды грёбаные. Ты бы это…

— Сделаем, тёть Оль, — заверил Тим. — В наилучшем и компактном виде. Не вопрос.

— Спасибо, Брутушка. Заранее спасибо… Чтобы мы делали без тебя? А к девочке-то присмотрись. Правильная такая девочка. Славная. Из таких симпатичных крох они и получаются — верные жёны брутальных и отвязанных мачо… Впрочем, дело, конечно, не моё. Ты уже и сам — большой мальчик.

— Разберусь, Петровна… А что нынче в Баренцбурге происходит с оленями? Говорят, что целыми табунами разгуливают по улицам?

— Не знаю, парниша. Не замечала. Всё, вроде, как и всегда…

Кабачок «Подкова» располагался недалеко от гостиницы, в отдельно стоящем двухэтажном сборно-щитовом доме.

Внутренний интерьер кафешки полностью соответствовал её названию, то есть, все стены и простенки заведения были густо завешаны разномастными — большими и маленькими — подковами.

— Очень красиво, оригинально и эстетично, — одобрила Илзе. — Сколько же здесь подков? Наверняка, больше двух-трёх сотен…

— По-иностранному девочка лопочет, — отметил чей-то масляный и, определённо, пьяненький голос. — Говорят, что эти заграничные барышни — те ещё штучки. Мол, сексом занимаются как-то по-другому. С живым интересом и азартом нешуточным. Не так, короче говоря, как наши коровы отсталые и толстомясые… За наш столик, милочка, присаживайся. Не пожалеешь, родненькая…

Тим резко обернулся. За угловым просторным столом расположились четверо мужичков с характерными «шахтёрскими тенями» в области глаз. Столешница была плотно заставлена тарелками, блюдечками, стаканами и пивными банками, уважительно обступившими литровую — на две трети пустую — водочную бутылку, украшенную портретом Владимира Владимировича Путина.

— Как я понимаю, доблестные горняки, выбравшись из угольного забоя, слегка расслабляются, отдыхая от трудов праведных? — методично гоняя по скулам каменные желваки, мрачно поинтересовался Тим.

— Ага, расслабляемся потихоньку. То бишь, освобождаемся от груза психологической усталости, — душевно заверил рыжеусый верзила. — И про доблесть горняцкую ты, земеля, насквозь прав. Сразу видно, что наш человек, типа — с правильными понятиями и устоями… Так как, девицей-то поделишься с братвой усталой? Стройная такая девочка, шустрая и вертлявая. Этакие крали, они в постели на многое способны. Ох, на многое… С ближними, Брут, делиться надо. Чтобы всё было по-божески, так сказать, по справедливости демократической… Гы-гы-гы!

Дождавшись, когда дружный и сальный гогот стихнет, Тим вразвалочку подошёл к одной из стен кабачка