Двадцать третьего августа, в четырех градусах южнее экватора и примерно на полпути между Африкой и Бразилией, паруса внезапно наполнились ветром. Мы попали в зону юго-восточных пассатов.
Два дня мы плыли строго на юг, пока ветер не установился и не посвежел, а затем повернули на запад, в сторону Пернамбуку, и помчались с устойчивой скоростью восемь-девять узлов. Африку мы уже видели, а теперь намеревались взглянуть (хотя бы и мельком) на Южную Америку.
Но для меня, хоть я никак тогда не мог этого знать, пребывание в Пернамбуку станет жизненной вехой. Намного важнее, чем пересекать воображаемые линии в океане или ступать на новые континенты.
Но название Пернамбуку — не совсем правильное: это самая северо-восточная провинция Бразилии, а порт, в который мы зайдем на пять дней, местные знали под именем Ресифи, и он располагался на острове, соединенном с материком мостами.
Я не вполне уверен, как случилось, что название провинции перешло на столицу, но так уж повелось в моряцкой среде тех дней.
Хотя вряд ли это что-то меняло: до Первой мировой войны по всему миру берега усеивали города, целиком зависевшие от парусников и их команд, а местоположение определяли ветра и теперь уже давно исчезнувшие торговые маршруты, которые они раньше обслуживали: Хобарт и Кантон, Икике и Порт Виктория — теперь уже давно позабытые имена, и пустынные ветра шумят посреди обветшалых верфей и проржавевших лачуг там, где когда-то тысячи матросов сходили на берег в увольнительную, чтобы просадить накопившееся жалованье на выпивку, карты и шлюх.
Пернамбуку в 1902 году не входил в первую десятку портовых городов, но уж точно входил во вторую, поскольку обслуживал большую часть северо-бразильской торговли кофе, сахаром и хлопком.
Прибыв туда тем сентябрьским утром, мы насчитали в гавани пятьдесят восемь кораблей — парусников и пароходов. С неимоверными трудностями, раздавая взятки направо и налево, мы все же нашли место в дальнем углу гавани между двумя другими военными кораблями — зашедшим с протокольным визитом французским броненосным крейсером «Данфер-Рошро» и американским шлюпом, взыскивающим долги с непокорных.
Мы бросили якорь, безупречно свернули паруса, спустили верхние реи и стеньги на палубу.
Назначили портовую вахту, извели месячный запас карболки, чтобы привести корабль в состояние, пристойное для приема делегаций, а когда закончили — спустили шлюпки для моряков, отправляющихся в увольнительную, а те пока суетились на нижней палубе, бреясь и наглаживая белую парадную форму.
В начале первой собачьей вахты удостоенные увольнительной построились на палубе для инспекции боцманом и вахтенными офицерами, а когда их признали пригодными, то приказали получить у казначея накопленное жалованье и премии, выдаваемые золотыми монетами в двадцать крон.
Процедура закончилась, последовала команда погрузиться в шлюпки и грести на берег, где матросы уже приготовились разбрасывать накопленные за два месяца в море деньги и энергию.
Судя по всему, найти развлечения в Пернамбуку можно было без проблем. До сих пор мы посетили только два заметных города — Гибралтар и Фритаун. Богобоязненные, степенные и несколько неряшливые места под властью Британской короны.
Пернамбуку никак не подходил ни под одно из этих чопорных определений. На самом деле, он считался чем-то типа морского пограничного городка, слишком необузданного и развращенного, чтобы выпускать в него группу юных морских кадетов без присмотра. Так что нас оставили на борту и нагрузили работами по чистке и покраске под руководством линиеншиффслейтенанта Микулича, который пребывал в более отвратительном, чем обычно, настроении, поскольку нес дневные вахты.
Нас, четверых кадетов-второкурсников, послали в трюм, в еле освещенный канатный ящик, дав убийственную задачу очистить ржавчину и старую краску с якорной цепи. Звено за звеном, используя только песок и куски старой парусины. Непередаваемо отупляющее занятие.
В полдень следующего дня начали прибывать шлюпки с моряками, возвращающимися из увольнения. Первые партии выживших после ночного кутежа. Мы прокрались, чтобы взглянуть на них через открытый световой люк — сцена напоминала нечто среднее между отступлением под Москвой и картиной Жерико «Плот «Медузы»«.
Примерно семидесяти ходячим раненым — результат местного рома и драк — санитары при необходимости оказали первую помощь, а затем сопроводили или перенесли на нижнюю палубу, чтобы те отоспались от одного из самых убийственных похмелий в истории австрийского флота.
Позже нас заставили драить орудийную палубу прямо у них над головами, и мы не уставали развлекаться, слушая их стоны и проклятья, когда кто-то из нас ронял швабру.
На третий день этого визита и для кадетов настала очередь сойти на берег. Нас, одетых в белые парадные мундиры с кортиками на ремне, переправили туда на десятиметровом баркасе. В ушах еще долго звенели прощальные инструкции капитана — вести себя достойно, как будущие австрийские офицеры, представители самого почтенного и самого католического правящего дома Европы.
Впрочем, возможностей вести себя иначе у нас было не много — едва выгрузившись с баркаса, мы оказались в окружении бдительного и непреклонного эскорта из старшин во главе с линиеншиффслейтенантом Свободой, значение фамилии которого мы вспоминали с сожалением, и фрегаттенлейтенантом Буратовичем, раздраженным тем, что из-за опоздания на вахту его не отпустили в увольнение.
В общем, единственной уступкой тому, что моряки обычно считают увольнением на берег, было лишь то, что нас не заковали лодыжка к лодыжке в кандалы и не приставили охрану с примкнутыми штыками.
Мы строем обошли собор, ботанический сад, здание местного правления, президентский дворец, музей древностей («примечательная коллекция глиняных артефактов доколумбовой эпохи»), а также прочие достопримечательности: колониальный португальский стиль, обваливающиеся фасады, окрашенные охрой, обилие синей и белой керамической плитки.
Несмотря на строгий регламент нашей экскурсии и сильную жару, я решил, что Пернамбуку — или Ресифи, как, я полагаю, следует называть его теперь — мне, пожалуй, нравится. Хотя, должен признать, город это грязный, перенаселённый и довольно убогий.
Но я всегда именно так и представлял себе тропики — испанские колонии из пиратских историй. В сравнении с унылой, сырой и нездоровой серостью Фритауна это место просто звенело жизнью, сверкало кричаще-яркими красками, как крылья попугая.
