Мы шли вдоль побережья Сахары, мимо Канар и островов Зелёного Мыса, постоянно держась подальше в море, чтобы в полной мере захватить ветер. Впрочем, «Виндишгрец» не слишком хорошо подчинялся ветру — обычно мы делали в среднем шесть-семь узлов, даже при полностью поставленных парусах. Корабли с прямыми парусами всегда медлительны при попутном ветре, поскольку паруса бизань-мачты закрывают паруса впереди, и большую часть времени нам приходилось идти с лиселями, чтобы увеличить площадь парусов. Для корабля водоизмещением более двух тысяч тонн тысячи восьмисот квадратных метров парусов было, конечно, недостаточно. А по сравнению с новыми стальными винджаммерами паруса «Виндишгреца» располагались крайне нерационально, и почти при любом курсе по меньшей мере один парус бесполезно хлопал на ветру, закрытый теми, что с наветренной стороны.

Обводы корпуса корвета не отличались особой мореходностью, и в любом случае, наличие вспомогательного парового двигателя, похоже, каким-то мистическим образом навредило его мореходным качествам: возможно из-за того, что дейдвудная труба гребного вала нарушила кормовые обводы подводной части корпуса в районе руля, возможно из-за того, что вес двигателей и угольных ям посередине корабля каким-то неуловимым путем подействовал на его баланс. Самый выгодный курс для него был при ветре двадцать градусов позади траверза, на котором он мог ненадолго разогнаться до скорости свыше десяти узлов. Но на всех остальных курсах корвет был посредственен; особенно плох — лавируя против ветра, когда он становился медлительной консервной банкой, склонной уваливаться под ветер в крутом бейдевинде и предельно несклонной приводиться к ветру при повороте оверштаг.

Но так всегда с парусниками: два идентичных корабля, построенные по одному проекту на одной и той же верфи, часто имели совершенно разные мореходные качества. В наши дни люди грезят о романтике старых парусников и поэтично превозносят их «характер», но я, плававший на борту последних из них, склонен думать фразами в стиле «Обвиняемого охарактеризовали в суде как человека с дурной репутацией».

Тем не менее, они, несомненно, великолепно смотрелись под всеми парусами: я готов первым это признать. И особенно такой корабль, как «Виндишгрец», парусное вооружение которого определенно устарело даже для 1902-го, вообще-то, оно не выглядело бы слишком неуместным и в 1802-ом. Даже число торговых парусников к концу века уменьшилось, по мере того как начала возрастать конкуренция со стороны пароходов, так что военный корабль под полными парусами был действительно редкостью. Мы обнаружили это на шестой день после выхода из Мадейры, когда нас обогнал пароход «Дегема» компании «Элдер-Демпстер», направлявшийся в Лагос.

Он подошел поближе, и его пассажиры столпились у поручней, чтобы нас рассмотреть. Сначала нам это внимание польстило, и мы размахивали фуражками со снастей. Но по мере того как они проплыли мимо, оставив нас кашлять в дыме из трубы, нам в голову пришло, что, возможно, их любопытство — это не совсем восхищение. До этого мы не особо задумывались о том, что плывем на парусном военном корабле в век линкоров и тридцатиузловых эсминцев. Тут мы внезапно засмущались, примерно, как человек, вышедший на улицу в хорошо сшитом, но древнем костюме, обнаруженном в глубине шкафа, и внезапно понимает, что прохожие на улице и крышах автобусов, которые поворачиваются на него посмотреть, на самом деле смеются над ним. Однако нам лишь оставалось привыкнуть к тому, что нас воспринимают как некое зрелище.

С деньгами в императорском и королевском флоте было туго, и ассигнования на покупку угля в иностранных портах выделялись самые минимальные. Но ветер оставался бесплатным, и мы пользовались им, сколько хотели. А чего ещё ожидать от правительства, которое, как всем известно, назвало наш корабль «Виндишгрец» вместо правильного «Виндиш-Грец» только потому, что при отправке телеграмм первое считается как одно слово, а второе как два?

Десятого июля мы проплыли мимо островов Зелёного Мыса, затем направили бушприт корабля на юго-восток, чтобы обогнуть выпуклость западной Африки. Пару дней нас несли вперед пассаты, затем они ослабли и утихли, когда мы вошли в зону тропического штиля, знаменитую экваториальную штилевую полосу. Следующие пять дней мы провели, перебрасопивая реи под малейший порыв ветра; иногда скользя вперед со скоростью пары узлов, чаще стоя на месте, качаясь на медленном, почти незаметном волнении океана. Девять или десять раз в день нас поливали дрейфующие по морю тропические дожди, потому что на берегу был самый разгар сезона дождей. Пару раз мы чуть не угодили в смерч, а двенадцатого июля, сидя на переднем салинге, я насчитал не меньше десятка смерчей одновременно.

Достигнув десяти градусов северной широты, мы вошли в зону распространения малярии, как определило императорское и королевское Военное министерство в далекой Вене. С этого момента и до тех пор, пока мы находились в пределах десяти градусов от экватора и меньше чем в пятидесяти милях от берега, каждый был обязан принимать по утрам дневную дозу в пять граммов хинина, ровно в восемь часов в присутствии корабельного врача Густава Лучиени. Нам также запрещалось появляться на палубе в дневные часы без тропических головных уборов. Императорские и королевские кригсмарине из экономии никогда не выдавали плавающим в тропиках командам, не только солнцезащитных шлемов, но даже стильных и дешевых соломенных шляп, как в британском и голландском военно-морском флоте.

Вместо этого мы прикрепляли кусок белой ткани к задней части обычного головного убора, закрывающий затылок и шею в стиле французского иностранного легиона или Генри Мортона Стэнли. Результат был настолько смехотворным, что через два дня капитан постановил — за исключением десантных операций на берегу можно без этого обойтись, если постоянно использовать головной убор во время пребывания на солнце. К счастью, эта конструкция опять заняла свое место в рундуках и оставались там, пока мы находились в море. Насколько мне известно, не произошло ни единого солнечного удара.

За время моих вечерних «ожиданий» за капитанским столом я понял, что первой стоянкой в Африке будет Фритаун в британской колонии Сьерра-Леоне, после чего мы продолжим двигаться вдоль побережья к мысу Пальмас, как запланировано. Вызывала некоторое волнение перспектива первой высадки на этот континент, который — если посмотреть со шпиля собора святого Стефана — представлял собой обширное, неизведанное пространство пустынь и жарких зловонных джунглей, населенное львами, слонами и племенами людоедов. Мы размышляли, не стоит ли даже во Фритаун сойти на берег вооруженными, опасаясь диких