Офелия привыкла считать жениха честолюбивым и расчетливым, но ей пришлось признать очевидное: он оказался наименее продажным чиновником в правительстве Полюса. Возможно, у него и имелись какие-то свои – тайные и замысловатые – причины защищать Отверженных, но Офелия догадывалась, что их дело было чревато опасностями для него самого. Торн сильно рисковал, защищая людей другого клана, которые не обладали никаким влиянием в высшем свете и увеличивали и без того довольно значительное число его врагов. Возможно, он думал, что в случае оправдания Отверженных их позиция при дворе упрочится; они вспомнят, что он помогал им, и отплатят тем же? Но если Офелия, при всей ее наивности, не могла в это поверить, то уж Торн – тем более.

Нет, напрасно она приписывала своему жениху какие-то сложные соображения: та сила, которая чувствовалась в огромной фигуре Торна, питалась своеобразно понятым чувством долга.

Офелия зябко потерла руки: они совсем окоченели от ветра, ледяной измороси, а больше всего – от холода, который угнездился в ней самой. Гнев исчез, уступив место странной печали.

– Эта кузина, должно быть, плохо вас знает, если считает, что я – ваше слабое место. Ведь на самом деле вы никому не доверяете.

Торн мгновенно потерял интерес к шествию и бросил на Офелию хищный взгляд.

– Вы хотите решать свои проблемы в одиночку, – продолжала она решительно. – Вы используете людей как разменную монету, и вам безразлично, если они вас за это ненавидят. Даже я, – добавила она, помолчав.

– А вы все еще меня ненавидите?

– Кажется, нет. Уже нет.

– Тем лучше, – процедил Торн сквозь зубы. – Потому что я никогда еще не прилагал столько усилий, чтобы избежать ненависти кого-либо…

Но Офелия уже не слушала его. Пестрая толпа, разбрасывающая серпантин и конфетти, прошла мимо, и теперь девушка видела Гектора. Он пытался вскарабкаться на какую-то высокую металлическую конструкцию, а Ренар бурно жестикулировал, призывая его спуститься.

– Нам пора возвращаться, – забеспокоилась Офелия. – Мы уже опоздали на двенадцатичасовой пароход, и моя мать ужасно рассердится.

Она с облегчением вздохнула, увидев, что выходка Гектора благополучно завершилась. И вдруг заметила, что Торн тоже чрезвычайно внимательно наблюдал за ним, как будто юный шурин впервые перестал быть абстрактной веточкой на генеалогическом древе. Глаза жениха ярко блестели при изменчивом дневном свете, и в них была странная смесь горечи и любопытства.

– Я действительно мало что понимаю в этих семейных заботах, – сдержанно сказал он.

Вот когда Офелия догадалась, почему Торн так медлил с приездом на Опаловое побережье. Он всю жизнь провел среди лицемерия, мошенничества, шантажа и предательства. И не знал, как вести себя в семье невесты.

Девушка схватила Торна за рукав:

– Поедем вместе с нами!

Она тут же испугалась собственной фамильярности, но это не шло ни в какое сравнение с реакцией Торна, который выглядел совершенно потерянным. Он вдруг показался ей очень неловким: держа портфель в одной руке, другой он по всегдашней привычке рылся в кармане плаща в поисках своих часов, но безуспешно – ведь они были в кармане у Офелии.

– Прямо сейчас? Но мне… надо идти… у меня встречи…

Офелия прикусила губу, чтобы не рассмеяться: такого Торна – заикающегося, взъерошенного, обсыпанного конфетти – ей повезло увидеть только сейчас, в «Караване Карнавала».

– Останьтесь хотя бы на обед, – предложила она. – Считайте это требованием дипломатического этикета, если вам так надо успокоить свою профессиональную совесть.

Губы Торна снова свела судорога, природу которой Офелия не могла себе объяснить. Когда он наконец вынул руку из кармана, в ней оказались не часы, а связка ключей.

– Ну, раз уж речь идет о требованиях этикета, – чопорно сказал он, – полагаю, что могу воспользоваться универсальным ключом интендантства. На таможенном посту, при въезде в Асгард, есть Роза Ветров. Сходите за вашим братом.

Довольная Офелия кивнула.

– Обещаю вам, что это будет не так страшно, как вы думаете.

Головокружение

Осторожно отпивая воду из стакана, Офелия думала о том, что ей не следовало бы так легко давать обещания.

Семейные трапезы обычно проходили очень оживленно. В прямом смысле: солонки летали от одной тарелки к другой, пробки в графинах дребезжали от нетерпения, а ложки устраивали настоящие дуэли, когда на блюде кончался десерт. И если вначале служащие отеля были шокированы тем, что вытворяют жители Анимы с вещами, то теперь их это не удивляло. Они даже прониклись симпатией к клиентам, способным мгновенно починить сломанный дверной замок или свихнувшиеся часы с маятником.

Сегодня, однако, и сами обедающие, и кухонная утварь вели себя поразительно чинно, и Офелии показалось, что, если не считать далекого ворчания моря, она слышит только звенящее гудение комаров, облепивших окна в столовой.

Офелия опасливо поглядывала на силуэт матери в красном платье, просвечивающий сквозь хрустальный графин. Ее молчание не обещало ничего хорошего, примерно как кастрюля, забытая на огне… Младшие сестры Офелии стали подталкивать друг друга локтями, когда одна из них уставилась на Торна и до неприличия долго таращила на него глаза.

Крестный, напротив, смотрел на гостя, нимало не смущаясь, непрерывно отщипывая кусочки от ломтя хлеба, как будто это было тело, которое он метафорически расчленял. Кузены, дядья и тетки обменивались многозначительными взглядами, чинно жуя рагу. Докладчица скромно держалась в тени своей шляпы-абажура, зато ее металлический журавль, как флюгер, все время поворачивался в сторону Торна.

Офелия перевела глаза на жениха, который сидел в конце стола. Впрочем, сидел – не то слово: он согнулся в три погибели – вот так будет точнее. Стул оказался слишком низок для его роста, и он прилагал неимоверные усилия, чтобы справиться со столовыми приборами и не попасть локтем в глаз ближайшему соседу по столу. Каждый кусок он жевал с нескрываемым отвращением, как будто ему был противен сам процесс еды. Через равные промежутки времени он вынимал из кармана кителя носовой платок, промокал им уголки рта, протирал ручки вилки и ножа, размещал их строго симметрично с точностью до миллиметра по бокам тарелки, тщательно складывал платок и возвращал его на место. Ему ни разу не пришло в голову воспользоваться салфеткой отеля.

Офелия вздохнула. У Торна было свое собственное представление о том, как нравиться людям. После того как он заставил себя ждать столько времени, ему надлежало бы принести извинения будущей семье, сказать хотя бы несколько любезных слов. Следовало очень хорошо его знать, чтобы понять: то, что он сидит здесь, за этим столом, – лучшее доказательство уважения, на которое он только способен.

– В цирке было интересно, – пробормотала Офелия, обернувшись к Гектору. – Ты показывал свои фотографии?

Младший брат приподнял брови и ответил с полным ртом:

– А жачем мне их покаживать? Они же не получились иж-жа помех.

И разговор увял.

Офелия с сожалением посмотрела на два соседних пустых стула. Беренильда все еще ухаживала за