Да и в чужих городах стала чувствовать себя относительно спокойно. Во-первых, там вероятность наткнуться на кого-то из прихвостней Гаспара была минимальной, и я перестала прятаться в светлое время. А во-вторых, я поняла, что порой безногий нищий, просящий милостыню у храма, или продажная девка, зазывающая клиентов в срамном квартале, могут дать более ценный совет и информацию, чем богатенькие господа. Эти смотрели на меня как на нечто несуразное – вроде и полезное, даже приятное, но какое-то непонятное. То ли приветить, то ли пнуть… Так, на всякий случай, чтобы свое место не забывал.
Но случалось в этих городах и страшное. Мы только приехали в один из них с подвезшим меня гончаром на телеге, полной горшков, распрощались, и я побрела поближе к центру, чтобы поискать место для выступления и отдыха.
Не сразу поняла, что происходит нечто странное, с удивлением глядя в спины куда-то спешащих людей. Народ взволнованно переговаривался, с горящими глазами размахивал руками…
– Что происходит? – поймала я за рукав пробегающего мимо нищего мальчишку.
– Так ведьму счас жечь будут! Здо́рово, да?! – возбужденно выкрикнул он, вырвался и помчался прочь, сверкая грязными босыми пятками.
Вот, значит, как. Несчастную, которой не повезло родиться с даром, сейчас сожгут. Нет, не хочу смотреть. Я развернулась и решительно зашагала в ином направлении, а не вслед за бродяжкой.
Но городская планировка сыграла со мной дурную шутку. Я шла прочь, но, повихляв по извилистым улицам и переулкам, очутилась на площади, посередине которой возвышался костер для казни.
В центре горы сложенных дров и хвороста к столбу была привязана коротко остриженная молодая женщина. Судя по тому, как она была окровавлена, избита и изрезана, ее долго и страшно пытали. Пальцы связанных позади столба рук переломаны и лишены ногтей, а нагота не прикрыта даже жалким клочком ткани… Смотреть на это было невыносимо. Ей отрезали груди и прижгли каленым железом. Всё остальное – это уже даже не тело, а умирающая истерзанная плоть. Следы от ожогов, порезы, колотые раны, рубцы от хлыста, до мяса рассекшего нежную кожу…
Стоять сама «ведьма», похоже, не могла, и ее полностью туго примотали к столбу грубой толстой веревкой и лишь после этого связали руки за спиной, сильно вывернув их в плечах.
Что удивительно, девушка была в сознании, а ее лицо палач не тронул. Красивая, очень красивая. Возможно, никакая она и не ведьма, а просто женщина, отказавшая не тому, а этот «не тот» донес на нее или сам же придумал обвинения. И вот итог – костер, а перед этим жуткие пытки.
Мне «повезло» очутиться на площади в таком месте, откуда всё прекрасно было видно. Прорываться вплотную к костру, как возбужденные фанатики Неумолимой, я не собиралась. Смотрела издалека на тонкое, пожалуй что, аристократичное лицо несчастной и не находила в себе сил уйти, хотя прекрасно осознавала, что сейчас заполыхает.
И точно…
Сестра Неумолимой в длинном графитово-сером балахоне вознесла молитву богине смерти. Судья зачитал приговор и длинный список прегрешений. В чем только осужденную не обвиняли… И в грозе, и в дожде, и в засухе, и в том, что чья-то собака сожрала на улице падаль и сдохла. И в том, что молоко у торговки скисло. И крыша у кого-то протекла по ее же замыслу. А дочка почтенной госпожи какой-то там никак не могла выйти замуж. А еще у кого-то карниз со шторами обвалился именно в тот момент, когда ведьма шла мимо дома. В каких только проступках не была она замечена… Какие только «ужасы и непотребства» не творились по воле, желанию и проискам этой гнусной особы… И за это ее надлежало сжечь в очищающем огне и отправить во владения Неумолимой, чтобы богиня сама решила ее судьбу.
Судья дал отмашку палачу. И вот уже зажженный смоляной факел летит на гору облитых маслом хвороста и дров.
Пламя взревело, охватило худенькую изломанную фигурку, привязанную к столбу. Гомон толпы перекрыл мучительный женский вопль, а я, не выдержав, зажмурилась, спрятав лицо еще и в ладони.
– Горела ведьма на костре… Горела ведьма… В огне горела ведьма… – хрипло шептала я, чтобы только не слышать крики несчастной. – Сгорела!
На последнем слове я открыла глаза и замерла, не понимая, что случилось. Языки пламени, лижущие конвульсивно дергающуюся жертву, вдруг вспыхнули особенно ярко и высоко взметнулись, и в тот же миг тело девушки всё целиком превратилось в пепел и осыпалось хлопьями.
Толпа, жаждущая долгой агонии преступницы и веселья от этого зрелища, разочарованно взвыла.
А сестра Неумолимой настороженно замерла и стала медленно поворачиваться в мою сторону. И вот тут я испугалась. А что, если про них не врут? Что, если сестры богини смерти действительно чуют всех, в ком есть хоть капля магического дара?
И я, тихо всхлипнув от ужаса, сползла на землю. Сжалась на корточках, натянув на голову капюшон и стараясь сделаться незаметной.
А потом так же, не поднимаясь на ноги, начала выбираться обратно на улочку, по которой только что сюда пришла. Далеко не сразу рискнула встать в полный рост…
– Эй, пацан? Чё там? Я опоздал? – спросил мужской голос. – Горит уже ведьма?
Я обернулась, взглянула в возбужденное лицо толстого усатого лавочника и сдавленно булькнула. Не могу… Меня сейчас стошнит…
Так и не ответив ему ничего, быстро склонилась к стене.
– Фу-у-у! – брезгливо прогудел горожанин, но понял мою реакцию правильно. – Опоздал! Всё ведьма проклятущая виновата! Из-за ее колдовства я решил выпить последнюю кружку вина и осоловел. Вот же дрянь! Даже перед смертью напакостила, и я не успел на самое интересное!
Сплюнув с досадой, он поспешил на площадь. Я же вытерла рот, поправила гитару, перехватила свои вещи и двинулась обратно к городским стенам и воротам. Не хочу оставаться тут ни минуты. Жрица богини смерти что-то почуяла и не успокоится, пока не найдет новую жертву.
Именно тогда у меня зародились крамольные мысли о сестрах Неумолимой. Как наяву стояло перед глазами лицо той из них, что присутствовала на казни ведьмы. То, как жадно и хищно затрепетали ее ноздри, словно у гончей, почуявшей добычу. Как медленно и неотвратимо она оборачивалась, ища взглядом в толпе кого-то конкретного. Меня? Думаю, да. Меня.
