– Ты готова отказаться от своей человечности? – спросил(а) Брюхоног.

– Как тебя зовут? – спросила Руфь. Вопрос к женщине, которая была Брюхоногом. К Брюхоногу, который был женщиной.

– У меня нет имени, – сказал(а) Брюхоног. – Нет имени, которое ты бы поняла. Ты готова отказаться от имени, Руфь Коэн?

Руфь застыла в нерешительности, как в невесомости.

– Ты откажешься от человечности?

Мэтт уставился на экран. Хотелось выкрикнуть нелепое: «Живы! Они живы!»

Именно это он и закричит два столетия спустя в байопике студии «Фобос».

Но, конечно, Мэтт промолчал. Фири с Балажем глядели на него, неопределенно ухмыляясь.

– Первый контакт, – выдохнул Балаж.

Вообразите самую первую встречу с инопланетянами. Что вы им скажете?

Что вы – их тюремщик?

Звуки из помещения словно выветрились. Возник пузырь тишины.

И вдруг лопнул.

– Что это было? – спросила Фири.

Резкий свист и громкие речовки прорвались даже сквозь звукоизоляцию лабы.

Затем Мэтт услышал то, что невозможно спутать ни с чем: выстрелы.

– Эти, на улице, – сказал Балаж.

Мэтт попытался отмахнуться.

– Внутрь им не проникнуть. Верно же?

– Мы в безопасности.

– А они? – Балаж указал на сеть гудящих компьютеров, единственный экран и слова на нем.

– Отключи их, – внезапно сказала Фири; она что, пьяна?

– Мы можем приостановить обработку кода, – сказал Балаж. – Пока не будем знать, что делать. Пусть поспят.

– Но они развиваются! – сказал Мэтт. – Они все еще эволюционируют!

– Они развиваются, пока хватает места в наших компьютерах, – ответил Балаж. Снаружи – новые выстрелы и, неожиданно, взрыв. – Нам нужно куда больше памяти. – Он произнес это спокойно, почти блаженно.

– Если их выпустить, они получат столько места, сколько им нужно, – сказала Фири.

– Ты с ума сошла.

– Их надо отключить.

– Но мы же столько ради этого работали!

Судя по звукам, на первом этаже вышибли дверь. Трое переглядывались. На лестнице кричали – кажется, их коллеги. Крики переходили в вопли.

– Не могут же они…

Потом Мэтт не смог вспомнить, кто именно это сказал. И все это время на экране немым обвинением горели слова. Первое сообщение от инопланетной расы, первые слова детей Мэтта. Он открыл рот, чтобы что-то сказать; потом он не помнил, что именно. Затем комнату захлестнула людская волна.

– Нет, – сказала Руфь.

– Нет? – переспросил(а) Брюхоног.

– Нет, – сказала Руфь. Она уже успела обо всем пожалеть, но пошла напролом. – Я не откажусь от человечности ради… ради… – Она вздохнула. – Ради Загадок.

Она развернулась, чтобы уйти. Ей хотелось плакать, но она знала, что права. На такое идти нельзя. Она хотела понять, но и быть хотела тоже.

– Подожди, – сказал(а) Брюхоног.

Руфь застыла. Безысходно:

– Что?

– Ты думаешь, я не человек? – спросила женщина в Брюхоноге.

– Да, – сказала Руфь.

Потом:

– Нет, – сказала Руфь.

Наконец:

– Я не знаю, – она замерла в ожидании.

Смех Брюхонога.

– Я все еще человек, – сказал(а) он(а). – И еще какой. Нам не изменить то, что мы есть, Руфь Коэн. Если ты хотела этого, ты ушла бы разочарованной. Мы можем развиваться, но мы все еще люди, а они – все еще Иные. Может, однажды… – Но эта мысль осталась незаконченной.

Руфь спросила:

– Ты говоришь, что можешь мне помочь?

– Дитя, я уже готова, – сказала Оракул, – умереть. Тебя это шокирует? Я стара. Мое тело распадается. Трансляция в Разговор не означает жизни вечной. То, что я есть, умрет. Будет создано новое «я», частично – с моим кодом. Каким оно будет? Понятия не имею. Новым – и Иным. Придет твое время, ты окажешься перед тем же выбором. Не забывай: люди смертны. Иные тоже, каждый цикл они меняются и перерождаются. Единственный закон вселенной, дитя мое, – перемены.

– Ты умираешь? – спросила Руфь. Она, как мы помним, была еще очень молода. И видела не так уж много смертей.

– Мы все умираем. Но ты юна и хочешь узнать ответы. Боюсь, ты обнаружишь, что чем больше знаешь, тем меньше у тебя ответов.

– Я не понимаю.

– Не понимаешь, – сказала Оракул. – Кто из нас может утверждать обратное?

Мэтта толкнули, отпихнули, ударили так, что он упал на спину. Они заполняли помещение. В основном молодые, но не все; евреи и палестинцы, но и иностранцы тоже; шумиха в СМИ привлекла их сюда из Индии, Великобритании и многих других стран: достаточно богатых, чтобы путешествовать, достаточно бедных, чтобы менять мир, революционеров среднего класса, привычных и к червонцам, и к Че.

– Не смейте!.. – заорал Мэтт, однако они действовали осторожно, он это видел и не сразу понял, что происходит: они не уничтожали машины, они аккуратно отодвигали от них людей, чтобы встать барьером между ними и серверами, генераторами, кулерами, а потом они…

Он крикнул: «Нет!» – и попытался подняться, но его вжали в пол бесстрастные руки, девочка с дредами и мальчик в футболке с Эрнесто Геварой; они не уничтожали машины; они их подключали.

Они принесли с собой мобильные серверы, беспроводную связь, переносные накопители, огромный блок памяти и облако коммуникации, и они подключали ко всему этому защищенную замкнутую сеть…

Они открывали Нерестилище.

Брюхоног выехал(а) за дверь, Руфь шла за ним. Вокруг открывался Разговор: шум миллиарда фидов, разом состязающихся за внимание. Руфь шагала за Брюхоногом по узким улочкам, пока они не пришли в старый район Аджами. Дети бежали следом, дотрагивались до панциря Брюхонога. Упала ночь, и когда они добрались до свалки Ибрагима, зажглись факелы, наделяя древний мусор неземным свечением. Небо озарял молодой месяц. Руфь навсегда запомнила эту сцену. В серебре молодой луны она подняла голову и представила живущих на спутнике людей.

Ибрагим встретил ее у входа.

– Оракул, – кивнул он. – А вы – Руфь Коэн.

– Да, – Руфь была удивлена.

– Я Ибрагим.

Она неловко пожала ему руку. Ибрагим не сразу отпустил ее кисть. Он изучал ее, как хирург.

– Нет Соединения без боли, – сказал он.

Руфь закусила губу:

– Я знаю.

– Вы правда этого хотите?

– Да.

– Тогда пойдемте.

Они следовали за Ибрагимом по путаным мусорным коридорам между старинных бензиновых машин, гигантских холодильников для рыбы, производственных установок, штабелей выброшенных бумажных книг, холмов сломанных игрушек, тьмы-тьмущей Допотопности. В самом центре лабиринта из кипля была комната со стенами из хлама и крышей из неба и звезд. Посреди комнаты располагались старый столик для пикника, медицинский шкаф и складной стул.

– Прошу, – сказал Ибрагим. – Садитесь.

Руфь села. Брюхоног, не без труда одолев лабиринт, стоял(а) теперь перед ней.

– Ибрагим, – сказал(а) Брюхоног.

– Да, – ответил тот, ушел в лабиринт и вернулся с полотенцем в руках, которое развернул бережно, почти с благоговением: внутри скрывались три золотых пальца-протеза.

– От Элиезера, – сообщил Ибрагим Брюхоногу. – Он прорвался.

Все произошло в тишине. Руфь помнила, что не прозвучало ни слова, но вдалеке накатывали на берег волны, и на соседней улице играли дети, и пахло вареной бараниной и рисом. Ибрагим извлек откуда-то шприц. Руфь положила руку на стол. Ибрагим дезинфицировал кожу там, где проходила вена, и сделал инъекцию. Кисть онемела. Ибрагим положил ее плашмя, развел пальцы. При свете факела его лицо было старым и страшным. Он занес мясницкий нож и отсек большой палец. Кровь забрызгала столик для пикника. Палец упал на землю. Руфь сжала зубы, а Ибрагим