– Нет, – сказал Ачимвене, но роботник Иезекииль его не слушал:

– Они как раковая опухоль. Стрига – как роботник: тело человека, но извращенное и киборгированное. Она не человек, Ачимвене, хочешь верь, хочешь нет. Я помню, как мы вскрыли первую. Внутри нее были волокна. Движущиеся. Пытающиеся распространиться. Мы назвали это «протокол Носферату». Что нам оставалось… Они следовали протоколу Носферату… Кто создал вирус? Не знаю… Мы. Они. Куньминские лабы. Кто-то создал. Одному святому Коэну известно. Я знаю только, как их убивать.

Ачимвене взглянул на Кармель. Она открыла глаза. Уставилась на роботника:

– Я об этом не просила. Я не оружие. Сейчас, на хер, не война!

– Тогда…

– Тогда было много чего!

Молчание. Наконец Иезекииль шевельнулся.

– Так чего вы хотите? – Он устал. Водки в бутылке почти не осталось. Ачимвене спросил:

– Что еще ты можешь нам рассказать?

– Ничего, Ачи. Ничего не могу. Разве что: будь осторожен. – Роботник засмеялся. – Только я опоздал с советом, верно же?

Когда зашел Борис, Ачимвене переставлял книги. Расслышав мягкие шаги и деликатный кашель, он выпрямился, отряхнул руки от книжной пыли и взглянул на человека, ради которого – или за которым – Кармель прилетела на Землю.

– Ачи.

– Борис.

Он помнил Бориса долговязым, неуклюжим подростком. Нынешний Борис его шокировал. На шее растет эта штука. Кажется, она дышит – легко, независимо от хозяина. Лицо Бориса все в морщинах, он по-прежнему худющий, но это нездоровая худоба.

– Я слышал, ты вернулся, – сказал Ачимвене.

– Мой отец, – ответил Борис, как будто это все объясняло.

– Мы всегда думали, ты сбежал навсегда. – Любопытство заставило Ачимвене добавить: – Как там оно? На Верхних Верхах?

– Странно. То же самое. – Борис пожал плечами. – Не знаю.

– И ты опять встречаешься с моей сестрой.

– Да.

– Однажды ты сделал ей больно, Борис. Собираешься повторить?

Борис открыл рот, потом закрыл. Одно его присутствие перенесло Ачимвене в прошлое.

– Я слышал, Кармель живет с тобой, – сказал Борис наконец.

– Да.

Вновь неуютное молчание. Борис изучал книжные полки и выбрал книгу наугад.

– Что это?

– Осторожнее, пожалуйста!

Борис испугался. Он держал книжку в твердой обложке и смотрел на нее.

– Это о капитане Юно, – Ачимвене был горд. – «Капитан Юно на опасной миссии», второй из трех романов Саги. Наименее редкий из трех, если честно, и все-таки… бесценный.

Борис моментально загорелся:

– О мальчишке-тайконавте?

– Саги воображал, будто Солнечная система кишит разумными инопланетянами, – сказал Ачимвене чопорно. – В его будущем есть мировое правительство – и земляне мирно трудятся вместе.

– Ничего себе. Вот он, наверное, огорчился, когда…

– Эта книга докосмической эры, – перебил Ачимвене.

Борис присвистнул.

– Такая древняя?

– Да.

– И дорогая?

– Очень.

– Откуда ты все это знаешь?

– Читаю.

Борис аккуратно вернул книгу на полку.

– Послушай, Ачи…

– Нет, – перебил Ачимвене. – Это ты послушай. Что бы там ни было между тобой и Кармель – все останется между вами. Не скажу, что мне все равно, не хочу врать, но – это не мое дело. Ты хочешь предъявить на нее права?

– Что? – удивился Борис. – Нет. Ачи, я просто пытаюсь…

– Что?

– Тебя предостеречь. Я знаю, ты не привык… – Он снова замялся.

Ачимвене помнил: Борис всегда был немногословен, даже в юности. Слова давались ему нелегко.

– Не привык к женщинам? – спросил Ачимвене, разозлившись пуще прежнего.

Борис поневоле улыбнулся:

– Ты сам признаешь…

– Я тебе не… не…

– Она не женщина, Ачи. Она стрига.

Ачимвене зажмурился. Выдохнул. Открыл глаза и спокойно посмотрел на Бориса.

– У тебя все?

Борис не отвел глаз. Через пару секунд он будто сник.

– Отлично, – сказал он.

– Да.

– Думаю, увидимся.

– Я тоже.

– Передавай привет Кармель.

Ачимвене кивнул. Борис на прощание пожал плечами. Развернулся и вышел из лавки.

В жизни всегда наступает момент, когда понимаешь: истории лгут. Хороших концов не бывает. Искусственный нарратив, навязанный хаотической кутерьме, именуемой жизнью, всегда оборачивается табличкой, за которой пусто; он как кукурузная шелуха, что в летние месяцы вылетает из адаптоцветных жилищ и замусоривает улицы.

Он проснулся ночью; воздух тяжелый, ветра нет. Окно открыто. Кармель лежала на боку, спала, маленькое нагое тело запуталось в простынях. Он смотрел, как вздымается и опадает грудь, подчиняясь ровному дыханию. Ее губы испачканы – может быть, кровью.

– Кармель? – позвал он, но так тихо, что она не услышала. Погладил ее спину. Гладкая, теплая кожа. Ощутив его руку, она сонно пошевелилась, пробормотала что-то невнятное и снова замерла.

Ачимвене смотрел в окно на луну, поднимавшуюся над Центральной. Загадка перестает быть загадкой, как только ее разгадывают. Какая разница, что за путь прошла Кармель, чтобы быть с ним здесь и сейчас. Не факты важны, а чувства. Он смотрел на луну, думая о первом человеке, который ступил на ее поверхность столько лет назад, о первом человеческом следе в инопланетной пыли.

В комнатке Кармель спала, а он – нет; снаружи собаки выли на луну, и откуда-то явился образ: человек в скафандре оборачивается на звук; человек, еле заметно танцующий степ на луне – на пыльной луне.

Ачимвене отвернулся от окна, прильнул к Кармель, и она доверилась его объятиям.

Девять: Боготворец

Борис увидел Мотла под навесами космической станции, там, где начинается улица Саламе.

– Мотл, – сказал он, и они неловко пожали друг другу руки. Металл роботника был теплым, со шрамами ржавчины на ладони.

– Борис. Давно не виделись.

– Я слышал о вас с Исобель. Мои поздравления.

– Спасибо… – Роботник не умел улыбаться. Однако, думал Борис, судя по голосу, он и правда счастлив. – Я все еще не могу поверить, – продолжил Мотл. – Ну то есть – что она…

Необычная для него застенчивость. Борис поежился от мысли, сколько же Мотлу лет. Есть роботники, меряющие жизнь веками; они клянчат запчасти и латают органическую базу грошовыми китайскими заплатами из наноспрея – ремонт дешевый и сердитый. Закаленные бывшие солдаты, они отлично умеют не умирать.

Борис сказал:

– Значит, вы с ней…

Мотл пожал плечами. Борис задумался, кем Мотл был до того, как умер. Как его по-настоящему звали. Были у него дети или нет. Он помнил Мотла с детства. Одни и те же роботники живут на Центральной десятки лет. Потом, улетев к звездам, на Верхние Верха, Борис видел сородичей Мотла на Марсе, в Тунъюне и Новом Израиле. С ними он почему-то вечно чувствовал себя неуютно, и его это раздражало.

Мотл ответил:

– Еще нет. То есть я ее не спрашивал, к тому же скоро свадьба Яна и Юссу… А мы, я полагаю, не торопимся.

Свадьба. Бориса мысль о еще одной большой семейной сходке скорее пугала. С тех пор как он вернулся, мир, казалось, вращался вокруг семьи. На Марсе и в Лунопорте все было просто. Он надолго отрезал себя от родни… и еще не успел привыкнуть к тому, что он снова на Земле. Снова на Центральной.

– Ну вот, – пробормотал Мотл; ему и самому неловко. На шее Бориса мягко пульсировал марсианский ауг. Сознание Бориса тонуло в ощущениях: среди прочего ауг отбирал и усиливал запахи Мотла, а каждая его фраза оживлялась противоречивыми значениями, которые сопоставлялись и перетолковывались. Борис ощущал дискомфорт Мотла, зеркально отражавшийся в его собственном дискомфорте. И желание роботника скорее расстаться