– Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно, – прошептал Мотл. Руки тряслись. Жажда гнала дальше. Левая нога лязгала при ходьбе. Мотл привлекал взгляды, однако люди моментально от него отворачивались. Еще один сломанный роботник, очередной попрошайка, что бродит по улицам, ища еды, или запчастей, или того и другого.

Он пришел к туннелям. Сверху – слой мусора, черное кольцо древнего огня, крошащиеся останки автобусных остановок. Вот она, решетка старой вентиляционной шахты. Мотл снял решетку и скользнул внутрь, вниз по ржавой стремянке, в туннели.

На заброшенной остановке стояли трое. Они обступили полыхавший в бочке костер, они не двигались, их серебряная кожа отражала пламя. Мотл подошел ближе; тишину подземной пещеры нарушали только его тяжелые лязгающие шаги.

– Мотл.

– Иезекииль. Самуил. Джедедайя.

Ни движения. Внизу метнулась крыса. Языки пламени плясали на безразличных стальных лицах. И вновь прошлое…

Он стоял на коленях у кромки воды. Красное море, восход. Солнечные блики на воде и теле Мотла; мир сливался в одно. Вера дается в маленьких таблетках, растворяющихся на языке: плоть Бога, которую дитя человеческое поглотило, словно каннибал. Мотл молился всю ночь, в нем жила вера… Бог, созданный и произведенный в иерусалимских лабах, всеобъемлющ, наплыв отошел, потерял значение… Бог сказал: твой промысел есть промысел Божий, ты живешь не бесцельно, ты любим, ты можешь быть орудием, но орудием нужным…

Теперь эффект христолёта проходил. Мир еще светился, но не так ярко. Осталась память о том, что Мотл нужен, что его любят, и этого должно хватить…

Песок взорвался, Мотл в полуобороте, оружие на изготовку…

Левиафан умер ночью, его исполинский труп плавает в воде, дрейфуя в сторону Акабы.

Приказ, лаконичные команды на боевом идише, Мотл встает, открывает огонь…

Чудовище, вынырнувшее из песка, – круглая голова блестит от слизи – Vermes Arenae Sinaitici Gigantes, гигантские песчаные черви Синая, – монстр пожирает Эбенезера, зубы входят в металл как в тесто, – и зарывается обратно в песок.

Тишина. Роботники рассредоточились по развалинам города, они напряжены и выжидают. Никто ничего не говорит. Длящееся присутствие Бога еще наполняет Мотла, но превыше него – страх, и еще – запахи пролитого хладагента и пороха.

Он не знал, кто первым завез гигантских песчаных червяков на Синай; ими минировали территорию для будущих конфликтов, однако они, в отличие от мин, размножались и процветали. Бедуины охотились на них и делали лекарства из их яда.

– Он здесь!

Песчаный червь взвивается перед Мотлом, на червя прыгает товарищ-роботник Исидор, сверкают лезвия, но если разрезать Sinaiticus Gigans, он не умирает, он расщепляется…

В это время сверху – они явно прятались неподалеку в ожидании – пикирует эскадрон джубджубов, красноглазых, с выпущенными когтями, они пахнут свалкой и дерьмом, их вонь мешается с тошнотным сладким смрадом песчаных червей…

Кто-то бросает зажигательную бомбу, та попадает в вожака джубджубов, птица визжит, превращаясь в Феникса…

Это ад, думает Мотл, убегая, палят орудия, ад – место здесь, на земле, особое место, куда Богу нет пути…

Вырывается из песка червь, сбивает Мотла с ног. Тот сквозь дымку видит Ишмаэля с огнеметом, видит, как сгорает чудовищный червяк, как он пронзительно кричит, бьется о песок, не в силах зарыться в него и спастись. Мотл перекатывается, левая нога окоченела. Еле приподнявшись, он стреляет в подлетающего джубджуба. Вокруг, куда ни глянь, горит Шарм-эль-Шейх, а Мотл поражает снайперским выстрелом мозг птицы и смотрит, как она падает, пылая. Что бы там древние писатели ни думали про ад, думает он, с огнем они угадали.

Тишина в покинутых туннелях автовокзала – покинутых всеми, кроме роботников. Брошенные, подумал Мотл с внезапной яростью. Нищие, бездомные, никчемные, неверные… Верили они только в себя.

Роботники заботились о своих.

Кто еще о них позаботится?

Как он вообще сюда попал? Как он попал на Центральную?

Руки все еще трясутся. Ему нужен ремонт.

Когда закончилась последняя битва, Мотла подлатали, снабдили новейшими программами – и опять послали на фронт, а затем еще раз и еще раз. Всегда шла какая-то последняя битва, какая-то война, кладущая конец всем войнам. Потом очень долго стычек не было, роботники оставались на базе, ждали, хранили веру, потому что иначе и совсем еретиком стать недолго, а однажды… никто им даже ничего не сказал, просто ворота были открыты, все работавшие на базе люди ушли, а роботники – роботники теперь были никому не нужны.

Спустя какое-то время они поодиночке и по двое стали уходить. Мир за стенами базы был странен, неуютен, даже враждебен, такое не снилось и врагу на поле боя. Мотл перебивался случайными заработками. Поначалу свобода ему нравилась. Он даже отказался от наркотика.

Потом части тела стали портиться…

– Мотл.

Иезекииль. На Центральной он – главный. Теперь он – их капитан.

Роботники жили в Иерусалиме, их влекло туда, как пиявок к вене. Кое-кто сумел вырваться, улетел в Тунъюнь или Лунопорт. Ну а Мотл остался здесь.

Его ударил наплыв: воспоминания, которых не должно быть, о времени, которого никогда не было. Мотлу улыбается женщина с темными волосами, с карандашом за нежным ушком; девочка смеется, тянет пухлые розовые пальчики – подними меня; пахнет свежескошенной травой.

Руки тряслись.

– Мотл.

– Я страдаю, Иезекииль. Я страдаю.

– Говорят, тебя видели с девушкой.

Молчание вокруг огня стало более выразительным. Мотл тоже застыл.

– С девушкой, Мотл? С человеком?

Молчание других сделалось клинком в ножнах.

Мотл думал об Исобель под навесами Центральной. Ее тело излучает тепло, ее маленькая рука касается его лица, и, видимо, его слезный аппарат разладился, наверняка, потому что глаза увлажняются, и он смотрит на Исобель сквозь пленку, сквозь туман.

Он встретил ее на Центральной, на Уровне Три – она работала капитаном в виртуалье Гильдий Ашкелона. Они часто разговаривали, у него тогда была работа, он был уборщиком, медленно двигался по этажам суетливейшего из уровней. Мусора хватало. Хорошая, спокойная работа.

После восьми часов в коконе, в виртуалье, она еле держалась на ногах. Она споткнулась, и он метнулся к ней, не дал упасть. Странное чувство: ее руки, ее кожа на металлической руке; выпрямившись, девушка улыбнулась Мотлу; карие глаза, чуть кривые зубки; улыбнулась без застенчивости или тревоги, так, будто они – старые добрые друзья.

– Простите, – буркнул Мотл, отпуская ее, но она его остановила.

– Стойте!

Он замер и взглянул на нее; девушка ниже его ростом. Такая живая. Она сказала:

– Я вас тут уже видела.

Он не знал, что ответить; он готов был сбежать в любой момент.

– Я не знаю, как вас зовут, – продолжила она.

– Мотл.

– Мотл… – В ее устах его имя звучало очень странно. – Мне нравится. – И затем: – Я – Исобель.

– Я… я знаю.

Темные волосы, бледная кожа. Легкая улыбка. Она была еще молода.

– Откуда?

– Я вас тут уже видел.

Они засмеялись. И вдруг всякая неловкость исчезла. Внезапно оказалось, что нет ничего естественнее, чем болтать о чем-то, с ним такого никогда прежде не было, а точнее, было, наверняка было, в другой