— А я не позволю оскорблять меня здесь! — взвился Клярус. — Думаете, если вам разрешено трепаться…
— Не трепаться, а отстаивать свою позицию, — внезапно побледнев, утробно проурчал Яршая. — Для того и созван этот суд, чтоб было все по чести и любой подозреваемый, а уж тем паче обвиняемый, мог высказаться прямо, до конца! И затыкать мне рот вы по закону права не имеете.
— Нашли себе закон!.. — скривился Клярус. — Ладно, говорите. Только это вам потом зачтется.
— Не гоните лошадей, любезный. — На лице Яршаи проступило выражение усталости и сожаления. — Какая чепуха! Ведь именно такие — вроде вас — приемлют только отупелый суррогат искусства и о прочих судят по себе. Для них тупой — значит простой; простой — значит народный; а народный — значит всем понятный и поэтому необходимый. Им мерещится: без их претенциозного, воинственного бескультурья на Земле никто не проживет. В том, собственно, все бескультурье и заключено… Искусство не бывает всем понятным, и не всем оно необходимо. Я подчеркиваю: не его подмена, а само искусство! Музыка обязана быть сложной, если это — музыка. Она вбирает в себя многие науки. И заглядывать пытливо в рот орущим бескультурным — не заслуга наша, а беда. Есть культура массовая, и есть Культура масс. Но это пугают — сознательно, велеречиво.
— Не судите по себе! — бесцеремонно вставил Клярус.
— Бескультурье окриком не упразднишь, — не обращая ни малейшего внимания на эту реплику, Яршая гордо сложил руки на груди, — хотя оно другого обращения, пожалуй, и не понимает. Оно — от холуйства, а холуйство кланяется низко. Очень гибкий инструмент. Однако вынудитьего умолкнуть, не мешаться, не вцепляться мертвой хваткою в Культуру — можно и необходимо. А в противном случае и вправду на Земле останутся лишь жалкие треньбреньдеры, играющие сразу десять или двадцать нот вдогонку той, которую ты взял, — и то случайно, невпопад. Иначе только простенькое да убого-пафосное, где не надо шевелить мозгами, за искусство принимать и будут. И не в музыке одной — в литературе, в живописи, да во всем! И в педагогике, и в философии, в истории, в культуре знаний, вообще — в Культуре! Мы кичимся: ах, земное, человеком создано!.. Как создано, так и утеряно.
— Ну, вы — не очень-то!.. — с негодованием заметил Клярус, грозя пальцем.
— А, не нравится, — язвительно сказал Яршая. — Нет уж, вы послушайте, послушайте — полезно иной раз… Мы знаем, что такое блеск прогресса, барский шик цивилизации. Но, ослепленные всей этой мишурой, мы позабыли, что еще есть нравственность Культуры, для которой эти побрякушки — сущее ничто. А для нее-то важен — человек. Не тот, который одевается, куда-то едет, обжирается, пьет, строит новый звездофлай похлеще прежнего, но человек, способный понимать искусство и способный видеть это самое искусство и в одежде, и в еде, и в отправлениях своих, и в звездофлаях, даже в чертовых убойлерах; способный сам себя котировать по меркам высшего искусства и поэтому — вот главное! — готовый уважать подобного себе, готовый сострадать ему и помогать, готовый поступиться всеми достижениями мнимого прогресса, побрякушками цивилизации — во имя человечьей доброты и чести называться человеком.Да, лихие времена настали… С чем мы к ним пришли? Ведь потому-то и лихие времена, что человеческой Культурой мы забыли их наполнить. Все, все есть, а человека — нет! Есть — сапиенс. А что ему Культура, что История, которую он ловко перепишет и перемордует, глазом не моргнув, в угоду нынешним тщеславным вожделениям! Само собой, мораль ханжи он знает, он ее блюдет. Но нравственности — нет в помине. Она вся, с Культурой вместе — где-то там, в болоте, на задворках… Отто-го-то биксов мы и ненавидим. И еще раз повторю: не апеллируйте к науке, вам по сути непонятной, не стяжайте на мировоззрении, которое всегда религиозно, ритуально и насквозь пронизано догматами, Познанью чуждыми в своей основе. Да, наука — вне морали, вне мировоззрения, если угодно. Да, мировоззрение — вне истинной науки, вне морали. И не надо их мешать друг с другом. Ну, а коли ненароком довелось, тогда хоть называйте порожденных вами же кентавров по-другому, не вносите путаницы, нам ее и так хватает! Мораль, наука и мировоззрение тогда, и лишь тогда, едины — но неслитны все равно! — когда не сами по себе берутся, не в отдельности, а — в лоне нравственности всей Культуры, гармоничной, все любовно возводящей в ранг искусства. У искусства нет прогресса. Как и у Культуры нет прогресса. Он способен проявляться в разных частностях, в инструментарии, которым пользуется человек: в науке той же, в технике, мировоззрении… И если уж мы о прогрессе говорим, то это всякий раз — о человеческой, земной цивилизации. И только. А вот о Культуре как-то забываем… Да и ясно, почему: она не может удовлетворить наше тщеславие — не очень-то наглядна, чересчур простерта в глубь времен, на всенароды!
— Верно, — согласился Клярус. — Все народы. Это надобно учитывать любому патриоту, — невпопад добавил он и зорко поглядел вокруг себя. — Народ не может ошибаться. Люди могут. А народы — нет.
— В какой-то мере… — покивал Яршая. — Ибо многое их просто не касается — такое, что не входит в понятийную народную систему, что всегда реально занимает только индивида. Индивида, а не патриота! И на этом уровне нам крайне важно помнить: сапиенс творит цивилизацию, тогда как биксы — порождение Культуры. Вот поэтому мы их не принимаем, не хотим идти на компромисс, в контакте с ними жить, а не в борьбе. Конечно, внутри вида всегда тесно, всегда сложно — туг уж матушка-природа, что ни говори, недоглядела… Но ведь биксы и могли бы, в сущности, стать органичным и желанным дополнением к тому сообществу, которое мы гордо именуем человечеством. Могли бы многие проблемы — наши! — разрешить довольно быстро, подойдя к ним по-иному, нетрадиционно… Нет, мы из последних сил, с упрямством, вызывающим естественное изумление, стараемся причислить биксов к нашему, единственному во Вселенной, как мы полагаем, виду, силимся впихнуть их в рамки, где и нам-то зачастую делается тошно. Пробуем подладить под себя… А что в итоге? Нам не нравится, какие они, биксы; наши давние, замшелые стереотипы не подходят к ним — и вот мы, на глазах зверея и не понимая, отчего так получилось, конфронтацию, что рождена в дурных людских мозгах, возводим сходу в абсолют. Не видим ей альтернативы. Не хотим!.. Замечу: нравственностьКультуры исключает конфронтацию, моральцивилизации ее возводит в абсолют.
— Кого, простите? Нравственность? — хихикнул
