– Я умею вязать узлы, Утред Беббанбургский, – пробормотала она. Ведьма взяла за кожаный шнурок молот Тора и поболтала им. – Уж больно дешевый амулет для великого правителя. – Эльфаделль закудахтала. До чего же она была отвратительна: сухая, скрюченная. Похожими на когти пальцами старуха обхватила рукоять Вздоха Змея и направила меч на меня. – Мне следует убить тебя, Утред Беббанбургский, – заявила она.

У нее не хватило сил удержать на весу тяжелый меч, и она положила лезвие на мои согнутые колени.

– Так за чем дело стало? – поинтересовался я.

Она помолчала, глядя на меня.

– Ты стал мудрее? – спросила она. Я ничего не ответил. – Ты пришел за мудростью, – продолжала ведьма. – Ты ее нашел?

Где-то далеко за пределами пещеры прокричал петух. Я снова попытался разорвать путы, и снова у меня ничего не получилось.

– Разрежь ремни, – потребовал я.

Она расхохоталась:

– Я не дура, Утред Беббанбургский.

– Ты не убила меня, – возразил я, – и это, вероятно, было глупостью с твоей стороны.

– Верно, – согласилась она. Ведунья снова приподняла меч и прижала его острием к моей груди. – Так ты нашел мудрость этой ночью, а, Утред? – поинтересовалась она и улыбнулась, обнажив гнилые зубы. – Этой ночью наслаждений? – Я отодвинулся от меча, но старуха ткнула в меня острием, и на моей груди появилась кровь. Это позабавило ее. Сил держать меч у нее не было, поэтому она положила его плашмя мне на бедро. – Ты стонал в темноте, Утред. Стонал от удовольствия. Неужели не помнишь?

Я вспомнил девушку, что приходила ко мне в ночи. Темнокожую, темноволосую, стройную и красивую, гибкую как ива, девушку, которая улыбалась, сидя на мне верхом и кончиками пальцев гладя меня по лицу и по груди; девушку, которая сладострастно изгибалась, когда мои руки ласкали ее груди. Я вспомнил, как ее колени сжимали мои бедра.

– Я помню сон, – мрачно произнес я.

Эльфаделль принялась двигаться взад-вперед, напоминая мне, что ночью делала темноволосая девушка. Лезвие меча при этом скользило по моему бедру.

– Это был не сон, – насмешливо произнесла она.

Мне захотелось убить ее, и она, поняв это, захохотала.

– Другие тоже пытались убить меня, – бросила ведунья. – Однажды за мной пришли священники. Целая толпа, а вел их старый аббат с горящим факелом. Они громко молились, называли меня ведьмой-язычницей. Их кости все еще гниют в долине. У меня есть сыновья, знаешь ли. Матери очень полезно иметь сыновей, потому что на свете нет более сильной любви, чем любовь матери к своим сыновьям. Ты забыл про эту любовь, Утред Беббанбургский?

– Еще один сон.

– Не сон, – возразила она, и я вспомнил, как ночью меня баюкала моя мама, качала в колыбели, давала мне грудь, и я вспомнил удовольствие того момента и свои слезы, когда сообразил, что это сон – ведь моя мать умерла во время родов и я никогда не знал ее.

Эльфаделль улыбнулась:

– Впредь, Утред Беббанбургский, я буду думать о тебе как о сыне. – Мне снова захотелось убить ее, и она снова поняла это и посмеялась надо мной. – Прошлой ночью, – продолжала она, – к тебе приходила богиня. Она показала тебе всю твою жизнь, и все твое будущее, и весь бескрайний мир людей, и что случится с ним. Ты все забыл?

– Богиня приходила? – удивился я.

Я помнил, как говорил не умолкая, а еще – грусть от того, что моя мать покинула меня. Помнил, как темноволосая девушка сидела на мне верхом, и то, как чувствовал себя больным и пьяным. А еще сон, в котором я летел над миром на гребне ветров точно так же, как корабль – на гребне волны. А вот богини я не помнил.

– Какая богиня?

– Эрсе, естественно, – ответила она таким тоном, будто вопрос был глупейшим. – Ты же знаешь Эрсе? А она тебя знает.

Эрсе была одной из древних богинь Британии, когда наши люди пришли сюда из-за моря. Я знал, что ей – матери-земле, дарительнице жизни, богине – все еще поклоняются в отдаленных уголках страны.

– Я знаю Эрсе, – подтвердил я.

– Ты знаешь, что есть много богов, – сказала Эльфаделль, – и поэтому ты не настолько глуп. Христиане думают, что один бог будет служить и женщинам, и мужчинам, но как такое может быть? Разве способен один пастух защитить каждую овцу в целом мире?

– Старый аббат пытался убить тебя?

Я перекатился на другой бок и оказался спиной к ней. Она не видела, чем я занимаюсь, а я тем временем принялся тереть кожаный ремень об острый камень в надежде, что мне удастся порвать путы. Правда, резких движений я делать не мог, иначе она бы все заметила. А чтобы отвлечь ее, я решил занять ее болтовней.

– Так старый аббат пытался убить тебя? – снова спросил я. – И как же получилось, что сейчас монахи защищают тебя?

– Новый аббат не дурак, – сообщила она. – Он знает, что ярл Кнут с него живого сдерет кожу, если он прикоснется ко мне, вот он и служит мне.

– И ему плевать на то, что ты не христианка? – уточнил я.

– Он любит денежки, которые ему приносит Эрсе, – хмыкнула она, – и он знает, что Эрсе живет в этой пещере и оберегает меня. А сейчас Эрсе ждет твоего ответа. Ты стал мудрее?

Я молчал, озадаченный вопросом, и это разозлило ее.

– Я что, неясно выражаюсь? – сердито пробурчала она. – Что, глупость забила тебе уши и размягчила мозги?

– Я ничего не помню, – соврал я.

Она аж затряслась от хохота – при этом меч задергался на моей ноге – и снова задвигала бедрами взад-вперед.

– Семь королей погибнут, Утред Беббанбургский, семь королей и женщина, которую ты любишь. Такова твоя судьба. И сын Альфреда не будет править, Уэссекс умрет, Сакс убьет то, что ему дорого, даны заполучат все, все изменится, и все останется по-прежнему, как было и будет всегда. В этом, видишь, ты стал мудрее.

– Кто такой Сакс? – Я продолжал тереть ремень о камень, однако кожа даже не истончилась.

– Сакс – это король, который разрушит то, чем он правит. Эрсе знает все, Эрсе все видит.

Шаги в коридоре на мгновение дали мне надежду, что это мои люди, но в полумраке пещеры появились три монаха. Их возглавлял старик с взлохмаченными седыми волосами и впалыми щеками. Он уставился сначала на меня, потом на Эльфаделль и опять на меня.

– Это действительно он? – спросил незнакомец.

– Это Утред Беббанбургский, это мой сын, – проскрипела Эльфаделль и расхохоталась.

– Господь всемогущий, – произнес монах.

Судя по его лицу, он был страшно напуган, и по этой причине я все еще был жив. И Эльфаделль, и монах знали, что я – враг Кнута, однако они не знали, чего Кнут хочет от меня, и опасались, что, убив меня, они тем самым оскорбят господина. Седой